Он, как гребанное приведение — слоняется по базе, не находя себе темного угла, в которое можно забиться и забыть, что существует внешний мир. Что он, Джон, все еще, вроде как, живой и дееспособный, и вполне себе боевая единица "Фантомов". Но он сидит здесь. Сколько уже? Месяц? Или два? Его, как маленького нашкодившего мальчишку посадили под домашний арест и даже толком не объяснили за что. Нет, Уэлш знал. За ним водились грешки разной степени тяжести. Оставалось только понять за который его посадили под замок.
Первую неделю на базе он честно пытался понять. Думал, прикидывал, размышлял. После его провала в Металайн Фолз, прошло уже больше полугода. Да и за это Джон получил свое. Хорошо так получил. Хотя надо признать в том, что телепортеры все таки умерли не было его вины. Элдерман поспешил с запуском ракет. В противном бы случае, Джон бы догнал того ублюдка, что выстрелил двоим вигилантам в спину... Но, как Уэлш уже заметил, это дело уже давно минувших дней, и внимания не заслуживало. Были еще кое-какие предположения, но фантом лишь мотал головой — девчонка была умной, она бы не стала копать дальше. Наверное, не стала бы. Надо признать тут Джон облажался. Хотя не его была вина, что его приставляли следить за одним и тем же отрядом разведки. Не его... Еще в этот же список "грешков Уэлша" можно было приписать самоволку по поводу его вдруг открывшейся "страшной" болезни. Он ушел тогда в загул на несколько недель с молчаливого согласия Валькотта, чтобы в конечном итоге снова выбрать жизнь, а не подыхать, как безродной псине в каневе в богом забытом захолустье. Туда же можно было приписать и последовавший за этой самоволкой не очень лицеприятный разговор с Итаном. Но тогда они вроде бы пришли к понимаю. Или Джон ошибся? С Эльдерманом никогда нельзя было быть уверенным на сто процентов.
Вторую неделю Джон все отрицал. Мол не мог он так жестко накосячит. Не мог и точка. Он ведь Джон Уэлш. Тот самый Джон Уэлш, который после тюрьмы вдруг снова стал педантичным параноиком. У него все под контролем, а если нет, то терпения у него много — подождет и возьмет под контроль.
Третья неделя была ознаменована тихим бешенством. Он практически лез на стенку, не зная куда себя деть. Но потом и это прошло, и он превратился в мрачное приведение, слоняющееся по базе без дела и без единого предположения отчего же попал в немилость.

— О да, я безмерно рад... — выплевывает Джон по старой привычке, не давая Зейну закончить предложение о том, что Уэлш еще может сделать по дороге и косясь на него своим тяжелым прищуром.
Он кривит душой, когда говорит это с сарказмом, потому что, если признаться, что он действительно рад наконец то выбраться с базы, это будет большой ошибкой — Зейн изведет его своими шуточками еще до того, как они доберутся до точки назначения. Но то облегчение, которое вдруг охватило фантома как то резко сошло на нет, и собирался он уже в привычном раздраженном состоянии, вяло огрызаясь на болтовню Доминика. Просто так, отдавая день той манере общения, которую они заложили еще на первом совместном задании.
Когда их машина отъезжает от базы на несколько километров, Джон с облегчением признает, что именно этого ему и не хватало. Болтливого напарника. Несложного задания. Дороги. И он позволяет себе расслабленно откинуться на спинку сидения и в пол уха слушать Зейна, который сегодня на удивление не вызывал у фантома желания придушить его.
— Тебя давно не было видно. — он чуть ведет голову в сторону Доминика. — Очередное задание? — и ему действительно интересно чем занимался Зейн, потому что, сидя взаперти на базе никто не удосуживался рассказать ему о последних новостях.

Надо признать, что свежий воздух прочищал мозги. Получше любой головомойки Валькотта, которые он так любил устраивать по любому поводу и без. Нет, Джон, конечно же выходил с базы, но ее пределы никогда не покидал, словно правильный мальчишка сидящий под домашним арестом в тот момент, когда родители свалили отдыхать на моря, а присмотреть в этот момент за ним некому. Фантом словно хотел доказать, что он хороший мальчик, послушный. Как будто от его поведения действительно что то изменилось бы...
Так вот свежий воздух за пределами базы прочищал мозги. Уэлш понял это, как только открыл окно в машине, позволяя прохладному по-осеннему сырому потоку воздуха дуть прямо в лицо. Он чуть щурит глаза из за солнца, которое еще даже не было в зените, и которое уже не грело. И думает, что через очередное мозгоклюйство Валькотта скорее всего он пройдет уже после выполнения задания. Просто, потому что "мамочка" не может да и не должна спускать плохого поведения своих "деток". Может быть тогда Джон и узнает о настоящей причины его отстранения?
Джон расслаблено откидывается на спинку пассажирского кресла, опустив ее чуть ниже. Сейчас можно было немного расслабится — за рулем не он, да и обдумывать предстоящее задание ни к чему. Фантому было даже как то по боку на попытки Зейна подковырнуть его. Хотя, когда напарник заворчал, после того, как неудачно дернул рулем, Джон, прищурившись, посмотрел на него.
— Наконец то. — хмыкает в ответ Уэлш. — Сколько времени потратил и только сейчас сработало. — фантом кривит губы в ухмылке, однако, все еще ожидает от Зейна ответа, который отчего то с ним медлил. Обычно словесный фонтан напарника было сложно остановить, ему даже повод не нужен был, чтобы болтать. Но все это была пустая болтовня, за которой ничего не было. Слова ради слов. И про дела свои он говорит точно так же — на литр воды чайная ложка меда, которую даже не ощутишь. Но Джон грешил тем же, с той лишь разницей, что он в принципе не был словоохотлив, и чтобы разболтать его нужно приложить немало усилий.
И все таки Доминик отвечает. В обычной своей манере — наверное, по другому он говорить попросту не умел да и не хотел, что вызывало в Джоне в минуты особо благодушного настроения некоторую зависть. Ему бы так легко относится к жизни.
— Догадываюсь. — недовольно буркнул Джон, потому что знал, как этот засранец любит делать свои дела. Потому что зачастую их совместные задания превращались в сплошной фарс, стоило только Зейну "заскучать" рядом с таким бирюком, как Уэлш. Джон отворачивает к окну, обкусывая кожу губ по привычке. Как бывшему военному, ему сложно было работать с человеком, который практически не признавал авторитетов, зачатую не придерживался плана и имел скверный юмор, который понимал лишь он сам. И все таки они, как то сработались. Потребовалось много времени и испорченных нервов, чтобы у Уэлша не возникала острая необходимость придушить напарника при любом его провокационном действии.
Фантом уже собрался утвердительно угукнуть на вопрос Зейна, но не успевает, как предметом "допроса" становится он сам. Как говорится, если не хочешь говорить о себе, заставь собеседника говорить.
— Ты меня, после тюрьмы не видел. — в тон ему отвечает Джон. Их разговоры, как фехтование, в котором фантом неизменно проигрывал, получая туше. Но в последнее время он приловчился отвечать не менее колко. — К тому же я сомневаюсь, что у нас одинаковое представлении о нормальности. — чуть пожимая плечами, говорит Джон. Он чуть хмурится, когда пытается найти в своих карманах пачку сигарет и зажигалку, а когда не находит и вовсе чертыхается сквозь зубы. — На следующей заправке остановись, я сигарет куплю.

Джон не сразу привык к манере общения Зейна. Сколько прошло лет с тех пор, как они оба оказались в "фантомах"? Три года? Или четыре? Надо признать, что даже спустя столько лет Уэлша периодически подкидывало то от неуместного веселья, то от подковыристых или даже снисходительных замечаний, которые непременно злили фантома до такой степени, что можно было назвать чудом, что Доминик все еще дышит. Но сейчас, когда вдргу оказалось, что за стенами базы дышит свободней, когда ты снова возвращаешься к привычным делам, эти подковырки напарника воспринимаются снисходительно или даже по-дружески. Хотя последнее утверждение в их случае маловероятно. И Джон вроде бы и хочет ответить, что то в роде "И вечно этот удивленный тон.", но молчит и позволяет себе ухмылку из своего "ординарного набора". Ведь на одно уэлшевское слово приходится десять зейновских, которые не всегда нуждаются в ответе. И эта болтовня о якобы прорезавшемся юморе у Джона из этой оперы, так что ответа от Уэлша и не требуется. Точнее Зейн хочет, чтобы он ответил, но Джон практически никогда не играл по этим правилам.
Фантом косится на напарника. Зейн к удивлению Джона несколько мрачнее, чем того ожидалось, отзывается о своих одиночных заданиях. И Уэлш как то по-гадски расплывается в улыбке — все таки в этой жизни есть справедливость. Жаль только Уэлшу не представилась возможность самолично лицезреть, как этого засранца прижимают к стенке. Он бы от души посмеялся.
— Ну отчего же, отсутствием воображения я не страдаю. — отзывает Джон из чувство протеста. Уж он то давно научился понимать все, что извергает из себя эта кудрявая голова, читает смысл между строк. И Уэлшу бы оскорбится — как никак дурачком считают. Да вот только пусть лучше недооценивают, чем переоцениваются. При таком раскладе Уэлш может удивить своего напарника. И не раз. Ведь чем черт не шутит, может статься, когда нибудь Итану Элдерману фантомы будут не нужны... Вот тогда то все, что ты сумел скрыть от своих напарников по отряду, сможет спасти твою жизнь. А жить, как оказалось, Джон хотел. Очень сильно хотел. Пусть без определенной цели. Без планов.
А Зейн между тем переключил свое внимание на неосторожно оброненную Джоном фразу. Он ведь не очень хочет слушать историю о том, как Уэлш не вылезал целую неделю от шлюхи, с которой было выпито неприлично много алкоголя, и вынюхан практически килограмм первоклассного кокса? Доминику не зачем слушать о том, как он был пьян от вновь обретенной свободы, от острого чувство жизни в своем теле, ну и еще от всей той дряни, что пилась и нюхалась им. И не удивительно, что тогда он мог говорить еще большем, чем сейчас Зейн. А шлюха слушала. Сосала и слушала. Фальшиво стонала и слушала. Больше ничего от нее не требовалось. Поэтому после того, как выпивка была выпита, а кокс снюхан, Джон заплатил ей, а перерезанное горло стало финальным кровавым штрихом в недельном запое перед тяжелыми фантомскими буднями. Так что все секреты Уэлша дальше номера мотеля не ушли.
— Чертовски пьяным и чертовски обаятельным. — не без удовольствия отвечает Джон. Большего от него Доминик ничего не услышит. Пусть его больное воображение само дорисует, а то и приукрасить напридуманное. Он ведь тот еще фантазер.
А еще Джону не нравится, когда Доминик называет его "малыш Джонни". Как еще у Уэлша глаз от этого не задергался, большая загадка. И ведь не скажешь, чтобы прекратил это делать — Зейн из чувства противоречия и из за своего паскудного характера будет называть его так до скончания веков, просто потому что любит его бесить. Даже десять лет разницы не мешают так обращаться к нему. И это еще одна особенность общения с Зейном, с которой Джону пришлось смирится. Чем бы дитя не тешилось...
— Никки, — он специально называет его так — в отместку за "малыша Джонни". — Все, что для меня нормально, для тебя неприемлемо. — и это правда. Нельзя найти столь непохожих людей, как Джон и Доминик. И кому только в голову пришло, что они могут работать вместе? Ах, да, у Валькотта скверное чувство юмора. Пожалуй, даже хуже, чем у Зейна. Но ведь шутка удалась — как то ведь сработались. Но от этого она не стала более удачной, ведь они оба, как порох и огонь, которые оставлять наедине друг с другом противопоказано для безопасности окружающих. Ведь как раз окружающие и страдают в первую очередь. Вспомнить тех же парней из стрип-клуба, которых Зейн натравил на Джона. Бедняги получили нож под ребра, потому что кому то было скучно. Хотя надо оговорится, для Уэлша окружающие не больше, чем мусор под ногам, он замечает их только тогда, когда они начинают мешать. Ему или Итану Элдерману. Так сказать, нужное подчеркнуть. — И между нами огромная пропасть, Никки. — резюмирует Джон, поддавшись чуть вперед, чтобы заглянуть в бардачок, в котором и в правду нашлось то, что ему было нужно — сигареты и зажигался. — И давно ты возишь с собой это? — фантом быстрыми привычными движениями вскрывает пачку, зажимает между зубами сигарету, прикуривает ее и выдыхает дым в приоткрытое окно, прикрывая глаза, когда дым наждачной бумагой проходится по гортани. — Обязательно поблагодарю, как только второе пришествие случится.