Боги были милостивы к нему. Боги позволили ему вернуться живым в Вестерос, после стольких лет скитаний по восточным землям Эссоса. И эти же Боги были столь жестоки, что забрали того, к кому сердце Гериона стремилось вернутся все эти годы. Теперь имя его светловолосого ангела причиняло боль, что пронзало сердце иглой острой боли и тоски. Боги не позволили ему увидеть его милое дитя хотя бы раз. Не позволили увидеть в какую прелестную девицу та выросла, оставив в воспоминаниях лишь ямочки на щечках, которые появлялись на ее округлом детском личике, когда улыбка озаряла его, мягкие золотые кудри и ясные зеленые глаза. Звонкого голоса своей дочери он не помнил, не помнил он и ее запаха, хотя точно знал, что до безумия любил целовать своего белокурого ангела перед сном и ощущать по-детски нежный запах, который напоминал ему о чем-то нестерпимо приятном и родном. Боги были жестоки к нему, позволив узнать о ее смерти. А теперь Боги были безразличны к его страданиям и к тому, с каким трепетом он лелеет каждое сохранившееся о ней воспоминание. Теперь Богам безразлично, с какой злобой в сердце Герион думал о решении собственного старшего брата породниться с Фреями в еще одном поколении через брак его милой дочери с одним из отпрысков Лорда Переправы. Богам безразличен его гнев. А Гериону теперь безразличны Боги.

  Тяжело вздохнув, Герион спрятал лицо в ладонях. Бесконечно долгий день вот-вот останется позади. Солнце уже было над заливом, окрашивая отведенные для него покои в твердыни Мейгора в золото и пурпур. Цвета Ланнистеров. Невеселая ухмылка растянула губы мужчины. Сейчас он не был уверен, что рад своему возвращению. Не рад тому, что вообще жив. Ему определенно стоило сгинуть в Дымном море подобно предку и не ведать тех печалей, что обрушились на него по возвращению. Тайвин, кажется, разделял это мнение в полной мере. Как же, блудный младший брат вернулся и практически сразу потребовал объяснений по поводу своей дочери, которую Герион оставлял на попечение Кивана, но никак не Тайвина. Он требовал от Тайвина объяснений, по какому праву он распоряжался судьбой этой девочки, которая не носила фамилии Ланнистер. На что получил весьма лаконичный ответ старшего брата, смысл которого сводился к весьма простой вещи — если бы ты желал ей иной участи, тебе либо не следовало ее покидать, либо не признавать своей дочерью вовсе. Жестокие, циничные слова были ушатом ледяной воды, отрезвляющей оплеухой и напоминанием каков его старший брат на самом деле. О какой радости семейного воссоединения, после этого можно было говорить?
Хотя никакой семьи в Королевской Гавани Герион не увидел. Только Королева. Только Десница. Только Мастер над монетой. Только наследница престола. Только верный рыцарь Железного Трона. Былого ланнистеровского единства за этими масками не увидеть, не ощутить. И это было разочаровывающее зрелище.

  Потерев лицо, Герион откинул волосы со лба и посмотрел в окно. В последний раз он был в Королевской Гавани при ее взятии войсками Ланнистеров в самом конце восстания Баратеона. И то была кровавая бойня — солдаты вырезали солдат, стражу, слуг и всю королевскую семью, что была в Красном Замке. Был он и в тот момент, когда детей Рейгара Таргариена принесли в Тронный Зал истерзанных и оскверненных. Эти воспоминания, кажется, отпечатались в памяти глубоким оттиском, каждый раз при воспоминании которых на языке ощущается желчь отвращения. Помнил он и то, как мертвые тельца завернули в ланнистеровский алый плащ, снятый с самого плеча Тайвина, и то, как сам Тайвин возложил к ногам Роберта, что по-хозяйски расположился на Железном Троне, их, как дар и доказательство лояльности дома Ланнистеров новой власти. Даже последовавшая через некоторое время свадьба его любимой племянницы на Роберте не смогла вытеснить из воспоминаний тот кошмар, которому он был свидетелем и даже в какой-то степени участником. Интересно, а Тайвину все это не видится всякий раз, как он заходит в Тронный Зал? Не ощущает ли он тяжесть двух мертвых детей, что он нес на руках?

  Короткий стук в дверь и звук несмазанных дверных петель заставляют Гериона подняться с мягкой софы, что стояла у небольшого балкона и открытых окон. Он хочет возмутиться по поводу того, что вошли без разрешения, но стоит увидеть того, кто вошел, возмущения приходится проглотить.

  — Ваша Светлость. — склоняет он голову в поклоне, а после в некотором замешательстве смотрит на свою гостью. На самом деле он не знает, как себя вести с такой Серсеей. Годы взяли свое и от его любимой племянницы, кажется, ничего не осталось. В этой женщине сложно узнать бойкую молодую девицу, что гордо вздергивала свою прелестную головку, чья улыбка была так же ослепительна, как само Солнце. Пожалуй, из всех Ланнистеров Серсея изменилась больше всех. - Должен спросить, Ваша Светлость, уж простите мою дерзость. Это визит Королевы или моей племянницы?

Солнце Запада. Львица Утеса. Любимая племянница.

  Серсея.

  Теперь Королева. Не всех Семи Королевств, но все же... Железный Трон был ее. И восседала она на нем по-истине по-королевски — прямая спина, бесстрастное лицо и снисходительный взгляд, когда с возвышения, на котором стоял трон, видны гнущиеся в поклоне спины. Наверное, это приятное чувство — чувство превосходства и власти, от которых так просто не отказаться, вкусив их хотя бы раз. Быть может поэтому Тайвин так стремился к ней? И Серсея, как истинная дочь своего отца, унаследовала это стремление. Девочка мечтающая выйти за драконьего принца превратилась в прекрасную королеву рядом с Робертом, когда тот занял трон, но метаморфоза, произошедшая с Серсеей на пути к единоличной власти практически восхищает и столь же ужасает Гериона. Он знает лишь  часть этого тяжелого пути полного потерь и страданий; лишь то, что Тирион посчитал уместным рассказать ему. И, глядя на племянницу... Королеву в Тронном зале и сейчас, когда она пришла с визитом к нему, он видит — многое племянником было опущено в истории, что он поведал об их семье и в особенности о Серсее.

  Милая племянница обзавелась холодным взглядом, жесткой линией губ, что чуть изогнуты в некой презрительной манере, придавая ее лицу — повзрослевшему, но не утратившему своей красоты, — недовольное выражение. И Герион практически готов признаться самому себе и даже ей, что теперь, после стольких лет странствий, она кажется ему незнакомкой... Но стоит ей поприветствовать его просто и по имени, а после улыбнуться и по-доброму поддеть его шуткой, как впечатление чуждости рассеивается, уступая место приятному теплу объятий. Смеющийся Лев вновь чувствует, что способен улыбаться. Смеющийся Лев вновь чувствует, что способен думать о чем-то ином, кроме состоявшегося чуть ранее разговора с Тайвином.  Губы его складываются в легкую и грустную улыбку, когда Серсея отстраняется. Возможно, его дочь выросла бы в такую женщину — красивую и сильную, — будь у неё такая возможность. И Герион делает то, что сделал бы будь она жива, будь она сейчас перед ним во плоти, а не призраком сотканным из боли и тоски, склоняясь к Серсее и оставляя на ее лбу след по-отечески тёплого поцелуя. Уголки его глаз щиплет и он жмурится. В это мгновение ему кажется  правильным истратить, отдать, подарить то, что предназначалось его дочери, Серсее. Кому, как не ей? Ведь она осталась теперь единственной, кого он мог любить столь же сильно и безоговорочно, как свою собственную дочь... даже несмотря на то, что он узнал то, что знали все Семь Королевств уже очень давно.

  Она смотрит на него внимательно, чуть прищурив зелёные ланнистеровские глаза. Серсея подобно отцу пыталась в его внешнем облике угадать изменения, произошедшие с ним за годы, что прошли с последней их встречи. Герион криво улыбается — в Серсее от Тайвина больше, чем в двух его сыновьях.

  — И заметь, все ещё способным бегать от невест. — старая добрая шутка о его намерении оставаться свободным от брачных клятв как можно дольше, согревает душу и позволяет ухмылке превратится в добрую улыбку и озорные искры в его глазах. — Хорошо, что Марбранд женил всех своих племянниц. Второй его осады я бы не выдержал. — с облегчением шутит Герион, понимая насколько  становится легче, когда можно вернуться к практически прежней манере общения, переступив казалось бы непреодолимую преграду в десятилетие, что стояло между ними из-за его отсутствия.

  — Каюсь. — обернувшись к накрытому столу, на котором стояла уже практически остывшая еда, Герион без особого энтузиазма смотрит на блюдо с кабаном. — После разговора с твоим отцом, у меня по старой привычке портится аппетит. — звучит, как оправдание, но это было так. Сегодня разговор был особенно тяжелым, и вернувшись в отведённые ему комнаты, Герион не смог даже заставить себя выпить вина — стойкий ком желчи у самого горла грозил опорожнить его желудок раньше, чем вино достигнет его. — Сегодняшний разговор не стал исключением. — Герион коротко пожимает плечами. Он никогда не делал большой тайны из натянутых и очень не простых отношений со страшим братом, так что Серсея не должна быть удивлена таким его поведением. — Но! — он скидывает указательный палец. — Я проявлю должный для гостя аппетит, что перебивался походной едой несколько недель, если ты разделишь со мной трапезу. — он  смотрит на Серсею через плечо, когда последовал ее совету и налил в два бокала вина — себе и ей. — И... возражения не принимаю. — он вновь улыбнулся озорной и дерзкой улыбкой, гадая стерпит ли Серсея такую вольность от своего дяди, пододвигая к племяннице кубок. — К тому же, уверен, жующий я — это не то, за чем ты хочешь наблюдать в ожидании моей истории.

  ...— Хотел бы я сказать, что в Винтерфелл меня занесло по чистой случайности, но... это не совсем так. — начал Герион, вооружившись ножом и вилкой для разделки мяса. — В караване, с которым мне пришлось пересекать Дорн, ходил любопытный слух о призыве Короля Севера поднять мечи против мифических порождений Застенья и о том, что Дейнерис Таргариен со своими драконами откликнулась на него. — Ланнистер делают паузу, чтобы разложить разделанное мясо по тарелкам. Одну он отдаёт Серсее, разложив веером резанный ломти мяса, другую оставляет себе. — Признаюсь, я поверил в эти слухи... Поверил настолько, что изменил свои планы, и вместо того, чтобы оказаться здесь или в Утёсе, оказался в Винтерфелле. Это кабан? — спрашивает Герион, когда, наконец, приступает к еде, указывая на мясо в тарелке. — Я и  забыл насколько еда может быть вкусной, если приготовлена на нормальной кухне. — он замолчал на некоторое время, уделив внимание еде. — Знаешь, что самое смешное? — спрашивает Герион, отложив приборы и пригубив вина, что приятным послевкусие осталось на языке. — В битве с Королем Ночи я так и не участвовал — отряд с которым я шёл, застрял на тракте из-за  снегопада и не наступившего рассвета. — он вздохнул, отставил кубок и посмотрел на Серсею. — Хотя я имел большое желание опробовать меч, с которым я вернулся из Эссоса...

Ироничное замечание Серсеи о неизменности отношений между ним и братом, вызывают у Гериона на губах кривую и усталую улыбку. Скорее Стена растает, чем Тайвин Ланнистер смягчит свой нрав или Герион признаёт правоту своего старшего брата. Хотя все же, в глубине души Смеющийся Лев надеялся, что годы изменят их нелюбовь друг другу. Ну, что стоило Тайвину принести хотя бы соболезнования о его умершей дочери? Что стоило старшему брату, сказать, что ему жаль бедное дитя, которое умерло слишком молодым и невинным, ради достижения его планов? Что стоило ему промолчать и не тыкать Гериона носом в его же дурость, за которую он заплатил уже сполна годами, проведённым вдали от дома? А ведь первые мгновения их встречи Герион ещё надеялся, что между ними может хоть что-то изменится. Ведь они столько лет не виделись, Тайвин и все остальные Ланнистеры давно похоронили его, в сам Герион уже и не чаял добраться до родных берегов!.. Но вот он здесь, с семьей, и брат встречает потерянного брата настолько холодно и цинично, насколько это вообще мыслимо.

  — Обещаю отыскать свой аппетит сейчас же, Ваша Светлость. — на шутовской манер отзывает Герион, чуть склонив голову в угодливом поклоне. И теперь, когда компания для трапезы у него имелась, мужчина действительно надеялся отыскать свой аппетит хотя бы во время еды, понимая, что в действительности не подкреплялся слишком давно, чтобы отказываться от королевского угощения. — Только не говори мне, что Роберта задрал кабан! — без сочувствия и сожаления восклицает Герион, когда Серсея усаживалась за сервированный обеденный стол. — Это должно быть занятная история, которую, я наверняка захочу как-нибудь услышать. Но, пожалуй, не за столом. Истории о мертвых королях тоже дурно сказываются на моем аппетите. — притворно вздохнув, Герион цокнул языком. — Видимо действительно старею. — и не понятно было сказал ли Герион это в шутку или всерьёз. Но в действительности Ланнистер знал лишь одно, он не желал слышать о Роберте Баратеоне в принципе. Он не вызывал не то, чтобы аппетита, а хоть сколько-нибудь уважения ни как мужчина, ни как король, ни как муж его племянницы. Поэтому, как только еда оказалось на тарелках, а он на своём месте напротив Серсеи, Роберт Баратеон был забыт за вкусом еды, вина и его рассказа.

  ...— Я подумал точно так же, когда увидел во что превратился Винтерфелл... — честно признался Герион, посмотрев на племянницу вмиг посерьезневшим  взглядом. — Замок и земля вокруг него были похожи на огромное кладбище, усеянное не то, чтобы сотнями мертвых тел, тысячами!.. Одну из стен Винтерфелла мертвецы вообще брали штурмом, просто наваливаясь друг на друга. Я видел эту груду тел в десятки футов высотой. — он замолчал, коротко тряхнул головой, отгоняя эти воспоминания. — Не знаю, как северяне победили на самом деле, но бьюсь об заклад, совсем скоро в Королевской Гаване можно будет услышать песнь о Молодой волчице, что с одним лишь кинжалом из валирийской стали сумела победить Короля Ночи. — история эта невероятна и, возможно, многим покажется выдумкой, но то было правдой. От первого до последнего слова. Прекрасная история для того, чтобы она превратилась в песнь.       

  Когда Серсея подняла бокал и провозгласила свой тост за долгожданную встречу, Герион ответил на него, не задумываясь и с радостью. Звон вторил их словам, а вино растеклось сладостью и огнём на языке. И потому, когда, отставив свой бокал, Серсея с воодушевлением попросила показать упомянутый меч, что он привёз из своего путешествия, Герион широко улыбнулся, на мгновение вновь увидев в женщине напротив свою прежнюю племянницу.       

  — Ха! — не выдержав, коротко хохотнул Герион, с теплотой посмотрев на Серсею. — Узнаю этот взгляд. Погоди минутку. — мужчина спешно вытерпит рот салфеткой и встаёт из-за стола, чтобы направится в смежную комнату, в которую слуги отнесли его немногочисленный скарб, слыша, как племянница от нетерпения узнать обо всех его приключениях решает задать ещё несколько вопросов, пока он ходит за клинком. В этом он тоже узнает свою любимую племянницу, и сердце его радостно сжимается только от мысли, что, наконец, может быть рядом с теми, кого любит.

  — Вечно ты о моих сердечных делах печёшься. — со вздохом говорит Герион, чуть качая головой и практически любовно оглаживая кожу ножен с его самыми главными сокровищами, которые он привёз с собой из Эссоса. Он отодвинул с края стола тарелки и приборы, а после, обнажил валирийскую сталь, что засветилась бледной синевой с чёрными прожилками. Полуторный меч и его ножны практически,  а следом за ним и ножны поменьше, поместились на краю стола, представ перед Королевой в своём простом великолепии. — Я нашёл этот меч в одну из последних своих экспедиций в землях за Асшайем. — пояснил Ланнистер, огибая стол и усаживаясь на своё место. — Трофейный меч добытый в тяжелом бою. — криво улыбнувшись, продолжил мужчина, взявшись за бокал с вином — летним и сладким. — Как раз тогда же произошло одно из самых интересных знакомств, раз уж тебя интересуют и люди, встреченные мною. Это был Безликий. Его наняла гильдия Теней, чтобы убить ведьму-отступницу. Не знаю, чем она прогневала свой Конклав, но билась она отчаянно и жестоко, и пока я отбивался от поднятых ею умертвий, мой безликий друг сражался с нею и в конечном счете победил. Алый рёв, — Герион протянул руку к ножнам из мягкой кожи и постучал пальцами по ней. — Был на одном из умертвий. Вся плоть на нем давно истлела — остались только кости, но клинок... Клинок был цел, не считая эфеса и ножен. — Герион откинулся на спинку стула и посмотрел на племянницу, поднеся к губам бокал с вином. — Один знакомый кузнец помог мне восстановить то, что было уничтожено временем. — он коротко вздохнул. — Это, конечно, не Светлый рёв, за которым я уплыл, но все же... К тому же к нему в пару прилагает кинжал из валирийской стали. — он замолчал на какое-то время, задумчиво теребя волосы своей аккуратно подстриженной бородки. — Но, как так получилось, что у Ланнистеров появился... Вдовий плачь? Так ведь называется меч Джейме?     

А перед глазами изъеденные временем и тленом тела и кости; ржавые, кривые и обломанные мечи и копья; следы пожарищ и разрушений. Винтерфелл был ужасен в день, после победы, но люди... люди были живы. Они смеялись, плакали, суетились во дворе или сидели прямо на стылой земле рядом с чьими-то телами. Они были живы и это было главным.

  — По всей видимости правда. — чуть задумчиво, произнёс Герион, посмотрев куда-то мимо Серсеи. Он чуть нахмурился, вспоминая все, что слышал об Арье Старк, пока был на Севере. Слухи были самыми разными и столь же невероятными, как и убийство Короля Ночи. Хоть Герион и не видел самого Короля, но существо, что было способно поднять полчища мертвецов одним мановением своей руки, вызывал, как минимум легкую панику... И эта маленькая, тощая девчонка сумела его одолеть. — Арья Старк не производит впечатление великого война, но воином быть и не нужно. Хватит одного правильного удара, чтобы убить. А она, как я слышала, сразила его всего одним ударом кинжала. — что-то в собственных словах вызвало у Гериона беспокойство, но он от него отмахнулся, решив, что, если не забудет, вернётся к вызвавшей это чувство мысли чуть позже, когда останется один. Или ее вернётся вовсе — в его жизни предостаточно беспокойств и без «спасительницы Винтерфелла».

  ...— А кто сказал, что я один? — криво хмыкнув, спросил Герион, когда Серсея чуть склонилась к обнаженном клинкам. Племянницу, кажется, заворожила игра света на волнообразных переливах валирийской стали. И она была неподдельно восхищена ими, когда взяла в руки сначала кинжал, а затем и меч. Ланнистер смотрел на Серсею и молчал, лишь губы застыли в легкой усталой полуулыбки, когда она, вытянув руку с Алым рёвом, застыла, рассматривая сокровище добытое Герион столь великой ценой. Но улыбка увяла превратившись в скорбные складки у рта, когда были произнесены слова о наследии.

  Будь оно проклято это наследие Ланнистеров!..

  В одно короткое мгновение Гериону хотелось закричать, перевернуть стол, выкинуть в море эти проклятые клинки, чтобы никогда больше не видеть, обернуть время вспять, потому что ничто в этой жизни не смогло бы восполнить его утрату. Ни один чертов клинок, из какой бы стали он не был сделан, не стоил жизни его дочери. Ведь старший брат был прав, когда говорил, что захоти Герион иной участи для своей дочери, он держал бы ее подле себя. Он был прав, да только винить его было легче, чем себя.

  Но мгновение проходит, и Герион смотрит на племянницу долгим взглядом, пока она восхищается простым великолепием мечей и кинжалов, вновь отмечает, что из всех детей Тайнива, именно Серсея была и остаётся более всего похожа на своего отца. Она даже говорит его словами и может смотреть холодно и столь же высокомерно, как и ее отец. Видят Боги, Тайвин, наконец, понял своё самое главное заблуждение — его сыновьям до его наследия не было никакого дела, но дочь... Дочь, кажется, превзошла все его ожидания, став полноправной Королевой. Отчего-то эта мысль горчит на языке и Герион спешит запить ее вином, когда Серсея вновь провозглашает тост в его честь и успех его наиглупейшего похода. Улыбаться в этот момент тяжело, но Герион это делает по привычке — за улыбками скрыть истинные мысли так же просто, как и за непроницаемой маской хладнокровия, что, кажется, навечно прикипела к лицу старшего брата. Не за чем Серсее знать о его тоске, что способна омрачить столь дивный ужин. Ланнистер делает над собой усилие, прогоняя прочь неугодные мысли и смешливые лучики морщин у его глаз собираются уже потому, что тихая радость от визита племянницы напоминает ему, что семья у него большая и большая ее часть рада его возвращению.

  — Ну, — чуть замявшись, протянул Герион. Он задумался всего на мгновение, не желая рассказывать о тех вещах, что ему приходилось делать, чтобы выжить в землях опасных и беспощадных к слабым и непредприимчивым. Но то была его жизнь — долгие годы, когда он пытался расплатиться за свою жизнь и накопить достаточно золота, чтобы смочь уплыть на Запад, и потому стыдится этого не стоило. Наверное... — В Асшайе всегда так. Ты не знаешь, кого можешь встретить по пути или там, куда ты держишь путь. Я надеялся, что на Курганах не будет сюрпризов, но ошибся. И да, повстречать на дороге путника, который бы не прирезал тебя, а после всего ещё и оказался Безликим, было чистовой воды везением. Без него я однозначно не ушёл бы от этой ведьмы живым. — встреча, дорога, а после и сам бой, впечатались в память Гериона настолько сильно, что пожелай он забыть это все, не сумел бы. — Описать Безликого? — переспрашивает Ланнистер, удивлённо вскинув брови. — Это всегда обычный человек. Ты никогда не поймёшь, кто перед тобой, пока он сам тебе этого не скажет. Тот Безликий, которого я встретил, представился наемником и работягой, что за звонкую монету берётся проворачивать безнадежные предприятия. — горько хмыкнув, Гериону подумалось, что наемному убийце хватило лишь одного взгляда на него, чтобы понять и скопировать его собственное поведение. Ведь он улыбался, шутил и был ловок, как когда-то и сам Ланнистер. — И, стоя над мертвым телом ведьмы, этот малый, не обращая на меня никакого внимания, просто снял с неё лицо... — Гериона передернуло. — Он тогда сказал, что Черно-белому дому всегда нужны новые лица... Слава Богам на том наши пути с ним разошлись.

  ... По лицу племянницы пробежала тень стоило Гериону упомянуть Вдовий плач и лишь из ее рассказа он понял, что когда-то этот меч принадлежал ее старшему сыну. Джоффри. Герион видел своего внучатого племянника всего пару раз, когда с его лица ещё не сошла детская округлость и он смешно цеплялся за юбку Серсеи. Мальчик был истинным Ланнистером: золотые кудри, зелёные глаза... И вне зависимости от того, кто был его отцом, он был сыном его племянницы. Мертвым сыном. Отравленным прямо на собственной свадьбе. Видимо последние годы жизни в Вестеросе позволили вкусить горечь потери детей практически каждому Ланнистеру. Ни Серсея, ни Герион не были исключением. И от того Ланнистеру жаль, что, казалось бы, безобидный вопрос о мече, напомнил ей о ее болезненных потерях.

  И все же новость о том, что Ланнистеры обзавелись в его отсутствие двумя клинками из валирийской стали, удивляют Гериона. Он не может понять приятно или не очень. Но чуть поразмыслив... Тайвин всегда мнил себя созидателем. Вот только его созидание всегда строилось на разрушении чего-то старого. В своё время, чтобы сделать из имя Ланнистеров нарицанием и перекроить весь Запад, были уничтожены Рейны и Тарбеки. Для того, чтобы перекроить весь Вестерос, Тайвин попытался уничтожить целый Великий Дом и его легендарный меч, переплавив его в мечи дома Ланнистеров. Со стороны Робба Старка было бы справедливым потребовать вернуть эти мечт его дому...

  — Нет, Джейме не говорил о Верном клятве. — неуверенно протянул Герион, вспоминая подробности их короткого разговора в Винтерфелле прямо перед отъездом племянника с Севера обратно в Королевскую Гавань. — Как не говорил и о том, откуда он у него. — он чуть нахмурился. — Хотя, кажется, о подобном мече я слышал. И он был точно не у Джейме. — он пробыл в Винтерфелле достаточно, чтобы запомнил практически всех, кто там обитал. Бриенна Тарт была запоминающейся личностью и меч, которым она владела, тоже притягивал к себе внимание богато украшенным эфесом и ножными и тем, что был выкован из валирийской стали. В Семи Королевствах семьи, что владели таким оружием были наперечет, и Тарты не были из их числа. — Ты знаешь леди Бриенну Тарт? — внезапно спрашивает Герион.

Когда Серсея подводит итог услышанному о «Спасительнице Винтерфелла», Герион лишь кивает, молча соглашаясь. Младшая принцесса Севера была занятной личностью и без убийства Короля Ночи. Взять хотя бы ее тягу к мужской одежде и оружию или те слухи и истории о ее скитаниях по Речным Землям, когда она будучи десятилетней девчонкой сумела выжить в самый разгар войны Пяти Королей. Герион смутно представлял об истинной подоплеки этой войны, но знал, что выжить в таких условиях могли лишь удачливые и умные дети, способные постоять за себя. То, что Арья Старк выжила во время Долгой Ночи да ещё и убила Короля Ночи, предполагает, что и все остальные слухи о ней столь же правдивы. Разве, что несколько преувеличены. Герион чуть мотает головой, не желая думать об этой девчонке, хоть та и была занятной леди, которая внешне была похожа на Лианну, да и нравом тоже, если судить о людской молве.

  И, словно вторя его мыслям, племянница решила разузнать все о его сердечных делах, приняв до невозможно хитрющий и любопытствующий вид. Ее бы пожурить за такой интерес к его личной жизни, но то было бы бесполезно, ведь она ещё девчонкой любила совать свой очаровательный носик в такие дела своего любимого дяди, который позволял ей это, чтобы вдоволь посмеяться над острым словцом племянницы и незадачливыми леди, которые стремились его неумело очаровать своим румянцем и взмахом ресниц. Вспомнить хотя бы Мариссу Марбранд и то, как Серсея зло шутила над ней, веселя тем самым Гериона. Но то было годы и годы назад. Теперь же Смеющийся Лев не был готов к фирменному ланнистеровскому юмору по отношению к Лианне, как не был готов и сам шутить на счёт своих сердечных дел, так до конца и не понимая, что между ним и Лианной — дружба, любовь или банальное влечение. К тому же он не был уверен, что Серсея вообще сможет найти в себе силы пошутить, если все-таки узнаёт, «кто это женщины, которая делает ее любимого дядю счастливым». Да и счастливым ли? Улыбка готова была сползти с лица Смеющегося Льва, но он удержал ее.

  — Счастье любит тишину, Серсея. — мягко отвечает Герион. — Скажу лишь, что она из благородных леди и подобно мне, прошла долгий путь домой. О большем рассказать не проси. — он качает головой, но на племянницу смотрит по-доброму, не сердясь ни на ее любопытство, ни на ее живой интерес и настойчивость. — Ты узнаешь все в своё время. — и Ланнистер надеется, что у племянницы хватит сил, чтобы простить его за эти его чувства к Старк и не посчитать его предателем. Его улыбка становится грустной и усталой. Зная вспыльчивый характер Серсеи, который наверняка с годами стал лишь взрывоопасней, не смотря на ее теперешнюю кажущуюся королевскую холодность и надменность, она могла не понять, даже не смотря на то, что наверняка познала горькую истину жизни — мы любим тех, кого любим вне зависимости от того, кто они и что сделали. Она могла посчитать его предателем, памятую о собственный обидах и чаяниях, которые в своё время были связаны с Принцем-драконом и Робертом, за которого ей пришлось выйти замуж, заменив у алтаря Лианну. И потому открывать личность женщины, что пригрелась у его сердца, Герион не хочет и не спешит. Ещё не время.

  ...— Безликие не убивают тех, кого знают. — отвечает Герион на вопрос, наблюдая на лице у племянницы брезгливое выражение лица. Он хмыкает, прекрасно понимая чувство отвращения от одной только картины освежеванного человеческого лица. Герион, если быть честным, на лицо ведьмы не смотрел, когда Безликий закончил своё дело, но его воображение с лихвой компенсировало отсутствие воспоминаний. — Это я узнал уже, после того, как вернулся из Пустошей. Один мой добрый друг любезно пояснил мне, что при знакомстве с Безликим нужно убедиться, что он запомнил твоё имя, тогда он не сможет принести тебя в жертву своему Многоликому Богу. — страх быть принесенным в жертвует чужому и кровожадному Богу в то время ещё долго его не покидал и притупился только, когда Герион сумел отплыть из Асшайя.

  ...Когда Серсея обращается к нему по имени, тон ее удивляет мужчину, а от пронзительного взгляда становится не по себе. Слишком уж он был тяжелым и острым, и в нем читалась безмерная боль и усталость, как и в прозвучавших словах. Простая, но болезненная истина, которую многим Ланнистерам пришлось познавать на собственном опыте, потеряв больше, чем одного ребёнка. Герион выдыхает, смотря на племянницу, устало и практически безразлично. Эта боль была слишком сильной и от того, испытывая ее слишком долго, уже не чувствуешь ее в полной мере. Да, саднит где-то у сердца. Да, ноет где-то в груди. Да, воспаляются и мечут мысли в полубезумном разуме родителя, что потерял своё дитя. Но все это воспринимается уже не так остро... По крайней мере, Герион на сегодня уже отмучился, вскрыв эту рану при разговоре со страшим братом. Однако никак не отреагировать на слова племянницы он не мог. Слишком уж они были горьки и близки его сердцу. Он слишком хорошо понимал. И все же... когда Серсея выразила ему своё соболезнование, Ланнистер не смог удержать судорожного вздоха. В простых словах было то участие, которое, наверное, мужчина хотел бы получить от брата, но получил от его дочери, познавшая горечь потери.

  — Спасибо. — коротко отвечает Герион, вложив в свою тихую благодарность всю признательность ее участию. — Ты сказала то, что я бы желал бы услышать от твоего отца, но я благодарю тебя за твои слова. И... я скорблю о твоих потерях. — не выразить в ответ сожалений о смерти ее собственных детей Ланнистер не мог, и потому слова его произнесены участливо и сердечно, потому что он действительно был глубоко опечален смертью сыновей его племянницы. — Но что тебя так удивляет? — светлые брови взметнулись в верх, когда Серсея выразила своё удивление его глубокой привязанности к своему ребёнку спустя долгие годы разлуки. — Она была моей дочерью. И не смотря на то, что я уехал, я любил ее. Она была тем, ради чего я дышал в рудниках, ради чего я убивал и совершал бесчестное количество бесчестных поступков — и все ради того, чтобы вернуться к ней. Потому что... я чувствовал себя бесконечно виноватым перед ней за то, что оставил ее. И теперь я не могу даже извиниться перед ней. — скорбные складки сложились у рта, а из зелёных ланнистеровских глаз как будто исчезла сама жизнь. — Все, что осталось мне, так это вечно сожаление, потому что даже отомстить за ее смерть мне некому... — Герион отвернулся от племянницы, устремив свой взгляд в ночную темноту, что успела опуститься на город. Горечь произнесённых слов застряла комом в горле, и мужчина поспешил запить его вином. С этой утратой ему придётся научиться жить, вставать по утрам с постели, видеть себя в амальгаме зеркала, чувствовать вкус пищи и вина. Ему придётся заполнить образовавшуюся пустоту или позволить ей погладить его.

  ...— Какое нелестное у тебя о ней мнение. — удивленно произносит Герион, вновь беря в руки столовые приборы. — Как раз у леди Тарт я его и видел. И не совсем понимаю, как в таком случае он у неё оказался... Разве что Джейме по доброте своей душевной одолжил ей его для битвы с Королем Ночи. — мужчина аккуратно разрезает мясо на тарелке и отправляет его в рот, но даже это не скрывает легкого недовольства и иронии, которое проскользнуло в словах Гериона в отношении Джейме. Видимо ещё не скоро Смеющийся Лев сможет, как и прежде, считать Джейме одним из своих любимых племянников.

Между ним и Лианной все было непросто, сложно и от того больно и даже печально. Между ним и Лианной, словно преградой, стояли призраки ее бывших мужчин, что любили ее, воевали за неё, врачевали сердце ее, когда оно было разбито, напоминали страстью своей, что жизнь ещё не покинула их в краю стылом и снежном. Между ним и Лианной его стремление вернуться домой и боль раненного родительского сердца, что потерял своё дитя, толком и не узнав его и не попросив прощения. Между ним и Лианной ее стремление вернуться домой, вернуть своё имя и своего сына. Между ними слишком много преград, чтобы действительно быть вместе, и от того стремление быть ближе друг к другу было таким болезненным, но от того не менее желанным, ведь сердцу все равно, потому что оно хочет любить и хочет быть любимым. Даже несмотря на то, что сам Герион так и не позволил себе переступить черту их дружбы. Он не позволял себе ничего из того, что ему действительно хотелось, чтобы отпустить Лианну с легким сердцем, когда ее собственное сердце вновь потянет ее домой.

  И потому Смеющийся Лев благодарен Серсее за возможность отложить этот разговор. Может быть к тому времени он действительно будет знать, что же у него действительно на сердце и почему оно такое глупое не желает расставаться с добрым другом, зная — прекрасно зная, — что самой Лианне нужна лишь свобода.

  ...Мягкая улыбка и горечь в словах племянницы не обманывают Гериона — нарачитового спокойствия в речи Королевы и матери было слишком много, чтобы понять, что в действительно внутри неё горит пожар, выжигая в душе ее бездну пустоты, оставляя после себя лишь горький пепел сожалений, заставляя остатки покорёженной души корчиться от боли каждый день, что Боги позволяют им прожить. Семеро могли быть милостивы, но оставались до невозможности жестокими и циничными, заставляя родителя хоронить своего ребёнка, заставляя роптать на судьбу и милость Богов вместо молитв. Вера могла бы принести успокоение, но давно уже вызывает лишь глухое раздражение и гнев. Образовавшуюся пустоту не заполнить молитвами и мольбами об избавлении. «Никакими словами и снадобьями»... Серсея знала, о чем говорила. Герион видит это. Она познала эту боль раньше него и знала, что ее не унять и не вытравить. Эта боль будет частью тебя до самого конца, до последнего вздоха, и последние мысли твои на пороге смерти будут о сожалениях и утрате. Безвременно болезненной утрате. Не должно родителям хоронить детей. Не должно...

  Сколько горечи в словах Серсеи!.. Это пугает. Это ужасает. Это заставляет вновь роптать на Богов, потому что родительское сердце, сколь бы велико не было, не может вытерпеть столько боли, не сломавшись, а уж материнское и подавно. И теперь понятны эти поражающие Гериона метаморфозы, которые произошли с племянницей. Боль от утраты сыновей, вытравила из неё все равно, что саму жизнь, выжгла мягкость из ее взгляда и слов, оставив скорбный отпечаток на красивом лице, горечь практически в каждом слове, заковав сердце ее в тяжелую броню. И приобретённая власть ничто иное, как способ заполнить пугающую пустоту...

  Гериону практически физически больно смотреть на племянницу. В ней отражение его боли. В ней он видит себя, если... сердце его тоже пожелает укрыться за броней холодности, чтобы уберечь себя от новой боли и разочарований; чтобы лелеять свои страдания и жить только ими. Мысль эта вызывает дрожь вдоль позвонков. Его боль — наказание самому себе. Его боль — напоминание самому себе, что глупые детские мечты должны оставаться мечтами. Но его боль — не смысл жизни...

  — Да, их взросление неизбежно и для нас они всегда остаются детьми. — Герион отчасти согласен с племянницей, но не совсем понимает ее все равно, что зацикленности на любви к образу. Неужели ее сыновья, которых она любила, были не теми, кем казались?..

  — Ее мать умерла, рожая её. У... Джой никого, кроме меня не было. — словно возражает Ланнистер, не желая даже мысленно сравнивать себя с Тайвином. В отличие от старшего брата, после смерти любимой женщины, что подарила ему дочь, Герион в себе не замкнулся, не лелеял боль и не винил безвинное дитя в смерти его матери. Ему казалось чудовищной сама мысль винить этого белокурого ангела, в котором он видел Бриони, и потому любил ее вдвойне сильнее, как того хотела бы и сама Бриони, ведь сама она любовь свою подарить уже не могла.

  Но Серсея, словно не видит лёгкого недовольства Смеющегося Льва, и подымает бокал в честь его дочери, благодарит ее за то, что помогла своему отцу вернуться домой.

  — За Джой... — Герион не поднять свой бокал не смеет, и голос его слабый и тихий, он еле шевелит губами. Он медлит, прежде чем пригубить вино, смотрит невидящим взглядом на племянницу. Прежде он не позволял себе подымать поминальную чашу в ее честь в слабой надежде, что все это дурной сон и Джой на самом деле жива. Вино кажется пресным, утратив от горькой мысли всю свою сладость.

  ...Что ж Бриенну Тарт Серсея все равно, что ненавидит, заключает Герион. И не только, потому что ее брат был обязан ей своею жизнью, и не потому что женщина-рыцарь питала к Джейме «самые светлые» чувства, но и потому, что в руках своих держала меч, что принадлежал их семье. Это ревностное отношение ко всему, что принадлежало Ланнистерам, знакомо Гериону. И собственническое отношение не только к мечам, но и к брату-близнецу в свете признаний самой Серсеи, не выглядит чем-то странным.

  — Если я не ошибаюсь, меч так и остался у леди Тарт. — замечает Герион, откладывая столовые приборы. Голод свой он утолил и был не прочь переместиться ближе к очагу камина, чтобы вытянуть натруженный ноги долгой дорогой поближе к огню. Он подымается со своего места, захватив практически опустевший кубок. Вздыхает, когда Серсея вновь любопытствует, услышав между его слов недовольство своим братом. Смеющийся Лев молчит некоторое время, сосредоточившись на том, чтобы налить себе ещё вина. Так же молча наполняет и кубок племянницы.

  — У нас с ним ничего не произошло. — бесцветным голосом отвечает Герион, не поддерживая веселья племянницы. Его недовольство Джейме казалось бы не имело под собой оснований и доказательств. Вот только он нутром чуял, что все его подозрения были более, чем оправданы. — Просто когда-то давно твой брат кое-что мне пообещал. И обещание своё не сдержал. — он не смотрит на Серсею. Ставит кувшин с громким стуком и отходит к камину. Хотя чему здесь было удивляться, прошли годы с того разговора и было бы удивительно, если Джейме вообще помнил то, что когда-то обещал не порочить честь благородных леди. Герион хочет думать, что обида в действительности именно на несдержанное обещание, а не потому что племянник провёл ночь с Лианной. Ланнистер в этом почему-то был уверен, но говорить вслух, как и «жаловаться» об этом Серсее он был не намерен. У него не было этому подтверждения, но сердце... сердце его чувствовало жгучую ревность и обиду.

  — Я удивлён, что ты с твоим отцом решились на союз со Старками. — Герион решает перевести тему разговора. — Вы полагаете, что армия северян и скорпионы, которые возводятся на стенах города будет достаточно, чтобы сдержать атаку драконов Дейнерис Таргариен с воздуха?

Джой была не одна... Так утверждает Серсея. Его дочь осталась в семье среди родственников. Так говорит Серсея. И это лучше, чем ничего. Повторяет про себя Герион слова Серсеи в надежде убедить себя в этом. Вера в эти слова рассыпалась горьким серым пеплом горя, что постигло его родительское сердце, когда он узнал о судьбе своего ребёнка. Быть с семьей недостаточно, чтобы остаться живым и здоровым, думает Герион. А быть частью семьи Ланнистеров — гордецов, что презирают любого, кто не был ее частью, а в особенности тех, кто по крови был Львом, но на имя не имел право, — было все равно, что наказанием. Потому Герион вверил свою маленькую девочку заботам Кивана и Дорны. Доброе сердце жены старшего брата было способно принять маленькую девочку, а спокойный нрав брата и его способность находить подход к Тайвину, позволили бы ей вырасти в безопасности и довольстве. Он даже не просил Дженну приглядывать за его дочерью. Сестра его оставалась слишком Ланнистер даже, после свадьбы с Фреем, и гордость и презрение были при ней, чтобы принять полностью в свою семью бастарда. Герион давит зарождающийся тяжелый толи вздох, толи стон, гипнотизируя отблеск огня в полированном боку чаши. Логику Тайвина было понять просто, тот всегда стремился к власти и укреплению влияния семьи. Но что побудило Кивана согласиться? Неужели брат думал, что замужество за одним из Фреев это максимум на что стоило надеяться в этой жизни его дочери? Герион спросит... Обязательно спросит об этом Кивана.

  А пока... пока он более не хотел говорить о своей дочери — слишком больно. Он отвернулся от племянницы и не ответил ей, подавившись вопросом о том, где эти родственники были, когда Джой умирала среди Фреев. Где был он сам, когда это случилось?.. Он сжал зубы и опустил взгляд. Где-то очень-очень далеко, вероятнее всего где-то в открытом море в попытке добраться хотя бы до земель Вестероса. Слишком далеко, чтобы сердце его могло почувствовать в этот миг хоть что-то. А Герион был уверен, что будь он хоть на лигу ближе, сердце его бы почувствовало, что случилось нечто ужасное и непоправимое. Смеющийся Лев с натугой сглатывает кислый от вина ком в горле и глаза свои на племянницу подымает. Он бесконечно виноват перед своей дочерью. Семья виновата перед ней. Весь чертов мир виноват в том, что случилось!..

  ... Серсея скривилась на слова Гериона об оставшимся Верном клятве у Бриенны Тарт и выглядела отнюдь не довольной этой новостью, что только подтвердили ее слова, которые она зло выплевывает, суля брату пренеприятнейший разговор. Гериона практически повеселили слова племянницы, в которых он услышал давнишние упреки и нравоучения от Тайвина, когда Герион был по мнению брата неразумные шалопаем и недостойным представителем великого дома Ланнистер. И он был уверен практически на все сто процентов, что этот разговор ничего не даст — Ланнистеры подобны ему самому и Джейме руководствуются своими понятиями чести и достоинства, о том, что правильно, а что нет, когда принимают решения. И тактика давления в их отношении никогда не срабатывала — Герион вместо того, чтобы, как выражался Тайвин, взяться за голову и наконец подумать о семье, уплыл покорять Четырнадцать Огней Валирии, а Джейме надеть Белый плащ. Но отговаривать Серсею от ее затеи Ланнистер не спешит — переубедить упрямицу в тщетности попытки все равно, что бороться с ветряными мельницами — бессмысленно и бесполезно.

  — Ну, дай Боги, чтобы Джейме внял твоим речам. — не без иронии отвечает Герион, и салютует чашей, скрытая кривую усмешку за глотком вина. Ему, если быть честным, все равно на мечи и фамильные реликвии. Жизнь научила ценить иные вещи: жизнь, свободу и семью. Ведь меч это всего лишь сталь, и она не заменит ни дочери, ни брата, ни любящей женщины. Это всего лишь кусок железа, которым можно лишь убивать и придавать ему большого значения определенно не стоило.

  ... Жар от пытающих поленьев в камине обдаёт теплом хмурое лицо Гериона. Он смотрит на языки пламени, сжимает в руке полный кубок вина, но в голове звенит задорная песня, которую кто-то играл на пиршестве и под которую из зала выскользнули два человека: мужчина с золотыми волосами и женщина с серыми глазами. Это мгновение всегда застывало перед глазами Гериона замедленной картинкой, в которой не было слышно людских голосов, ни их смеха, только эта задорная песенка и вид удаляющихся вместе Джейме и Лианну. И он, Герион, молчаливый, чужой в этой толпе, покинутый единственным другом ради его же племянника, стоит посреди этой толпы и смотрит-смотрит-смотрит, и ничего не позволяет себе сделать, потому что слишком поражён глубиной и неожиданностью своей ревности и обиды.

  — Но мы стараемся не совершать одни и те же ошибки из раза в раз. — парирует Герион, посмотрев на племянницу. — Джейме... — Ланнистер хмуриться и поджимает губы, подбирая слова. — Джейме по всей видимости жизнь так ничему не научила. — недовольно говорит мужчина и снова отворачивается к огню. Хотя на самом деле не жизнь не научила Джейме не совершать ошибок, а безнаказанность. Что такое быть запертым в своих покоях за то, что опорочил честь юной леди? Видимо ничто... И обещание, которое племянник дал Гериону, ничто. Это отзывается горечью и разочарованием. Обидой. Злостью. И ревностью. Пожалуй, злости и ревности было больше всего. Герион зло смотрит на алую жидкость в кубке, видя своё неясное отражение в ней. Ланнистер уверен, в действительно Джейме было все равно с кем провести ту ночь — это могла быть любая женщина, согласившаяся с ним разделить постель. Он мог использовать любую! Но выбрал Лианну. Золотой мальчик Утеса Кастерли привык получать все самое лучшее. Вот только имел привычку не ценить этого и, наигравшись, терять всякий интерес. Герион делает большой глоток из кубка. Попытка заглушить ревностную злость тщетна. В глубине души Ланнистер всегда знал, что завидовал своему племяннику.

  Завидовал...

  Отражение в вине искажает лицо Гериона и оно практически путает его.

  — Ты думаешь, что Таргариен не нападет на Север? — голос Гериона нарочито спокойный. Он пытается задвинуть всколыхнувшиеся внутри него чувства и отвлечься на разговор о войне. — Она не добилась от Робба Старка вассальной клятвы. И в любое время может вернуться туда, чтобы склонить его силой. — это был самый вероятный сценарий развития дальнейших событий, если бы Дейнерис Таргариен оставалась единственным представителем своего дома. Сын Лианны — она называла его Эйгоном, но все звали его Джоном, — может кардинально изменить расстановку сил в Вестеросе. Герион бросает косой взгляд на Королеву — ее постигнет жестокое разочарование, не если, а когда Робб Старк преклонит колено перед своим кузеном, законным Королем Семи Королевств, и ее союзу против Дейнерис придёт конец. Но в любом случае ее дочь, как Герион успел заметить, точная копия своей матери, будет в безопасности. Свадьба Мирцеллы действительно будет ее гарантией выжить в этой войне.

  — Союз выгоден, когда может принести выгоду. Но кроме того, что Старки будут способны защитить твою дочь, они больше ничего не могут дать. На их войска лучше не рассчитывать — их слишком сильно потрепала битва с Королем Ночи. — простояв ещё несколько мгновение у очага, Герион наконец позволил себе опуститься в кресло у камина и вновь посмотреть на племянницу. — Как я понимаю в Вестеросе больше нет армии, которая смогла бы уровнять шансы в войне с Таргариен. Это плохо, да... Но есть Эссос. Что насчёт Золотых мечей? — спросил Герион, наблюдая, как племянница опускается в кресло напротив. Серсея всегда была бойцом даром, что в руках меч держать не умела, но даже это не остановит ее пойти против Таргариен, ее трёх драконов и дикарей. Вот только эта война не будет похожа на Завоевание Эйгона. Она будет другой... Герион это чувствовал.

— Нет, драконов в близи не видел. — с легким разочарованием ответил Ланнистер, откинувшись на спинку кресла. — Видел только пару раз, как они летали над Волчьим лесом. То, что может так громко реветь и заслонять собою солнце, вероятнее всего в близи вызывает благоговейный ужас. А вот Дейнерис Таргариен таких чувств не вызывает, хоть она и оседлала дракона. Маленькая, хрупкая девочка. Мыкаеться по Вестеросу, не зная как завоевать его. — кривая усмешка искажает губы Гериона. Ему практически жаль эту девочку. Она не найдёт того, что ищет. А попытавшись взять то, что ее по праву рождения, встретит ожесточённое сопротивление. И тогда... тогда только Боги будут знать, что будет тогда.

Серсее не нравиться его кривая улыбка и ирония. Это сразу стало видно по ее красивому лицу, что переменилось в одно мгновение, застыв в хищной маске-оскале. Слова не племянницы, а Королевы звучат чеканно и холодно, пеняя своим высокомерным тоном своему дяде его скептицизм и неуместное веселье. Они, — слова эти, — слышаться угрозой и непререкаемой истиной. Или быть может Серсея хотела, чтобы они так звучали? Герион смотрит на племянницу поверх бокала, чуть прищурив глаза. За годы разлуки с семьей, Ланнистер даже подзабыл насколько его племянница властолюбива, насколько твёрдо ее желание держать в своих руках власть. Наверное, будучи маленькой девчушкой, а после и юной девицей, Серсее казалось, что стоит ей обернуться Королевой, выйдя замуж за Рейгара, а чуть позже за Роберта, она получит мир, что сложит головы у ее ног, восхваляя ее, обожествляя красоту ее. Но мечта разбилась, воздушные замки развеялись, и оказалось, что быть доброй Королевой при Короле-пьянице это совершенно не то, чего желает ее сердце. Герион был уверен, когда-то сердце у Серсее было нежное и любящее, но несчастия, горе и скорбь опустошили его, заковали в броню холодности и жестокости, которые нет-нет да проглядывают в ее зелёных ланнистеровских глазах, когда она смотрит на него. Ничто не проходит бесследно. Герион это знает. Герион это на шкуре своей львиной почувствовал. И Серсея, его любимая племянница тоже. И править она теперь хочет единолично, потому что ничего другого у неё просто не осталось, ведь сыновей она похоронила, а единственная дочь выходит замуж и покинет свою мать быстрее, чем все они думают и желают. Власть ее броня и то единственное, что способно дать ей хоть какой-то вкус и смысл жизни. Гериону кажется, что все это он видит за усмешкой, за непреклонностью, за не королевской, но ланнистеровской надменностью, с которой Серсея говорила о разговоре, что она учинит брату. Вот только...

  — Не мне вас учить, Ваша Светлость. — он обращается к племяннице через титул с неприятной усмешкой на губах все равно, что отзеркалив саму Королеву. — Но не забудьте, что вы не только Королева, но и сестра. — Герион делает паузу и отпивает из чащи вина. — Не забудь поинтересоваться причиной, по которой он передал «фамильный» меч в чужие руки. Уверен, у Джейме была причина. — он хотел сказать «достойная причина», но язык отчего-то не повернулся произнести это, хотя сомнений у Гериона не было — Джейме не умел привычку делать опрометчивые и бессмысленные поступки. Как не было у него сомнений и в том, чем может закончится этот разговор для брата и сестры. Скандал, как результат, весьма вероятен. Смеющийся Лев принял весьма задумчивое и несколько хмурое выражение лица. Пожевав нижнюю губу, Герион заёрзал на своём месте. — И... прими мой совет. — Ланнистер на короткое мгновение почувствовал неуверенностью в своих словах, но коротко тряхнув головой, Герион прямо посмотрел на племянницу. — Не вмешивай в это Тайвина. Ваш отец будет способен превратить это в катастрофу, если узнает. — Гериону искренне не хотелось, чтобы внутри семьи происходили столь сильные скандалы, по его же собственному мнению, по столь незначительной причине, и особенно сейчас, когда на их пороге война с Таргариенами.

  ... В пламени огня обиды его не сгорают, на дне чаши не топятся. Но находят отражение в словах Серсеи, когда она зло соглашается с ним во мнении, что Джейме так и не воспринял должным образом все уроки судьбы. Герион криво усмехается и косо смотрит на племянницу — эка, как ее закусило от новости, что Джейме отдал какой-то «бабе» ланнистеровской меч. Но более ничего не говорит, делая глоток вина.

  ...— Это прерогатива любого из правителей:  поступать так, как им захочется. — говорит Герион, слыша в словах Серсеи насмешку. Ему хочется спросить, не поступает ли она так же, но вопрос свой не задаёт, прекрасно зная, что племянница ответит. Да, она поступает так, как ей хочется, но очень внимательно слушает своего отца — десницу и главного советчика в вопросов войны и правления. Но разве Дейнерис не слушает своих советников? Герион уверен, что слушает, но... в вопросе лояльности с Севером она прогадала и явно оставила без внимания все советы. Будь на ее стороне Старки и это была бы уже иная партия. — Ей так и так придётся брать силой то, что она желает получить. Север малолюден, Речные земли разорены и разрозненны — Таргариен довольно быстро сможет их завоевать. С драконами и дотракийцами уж точно. Не думай, что нежелание склонить колено перед ней хоть как-то ей помешает дальше вести компанию против Ланнистеров. Несколько сожжённых поселений и страх склонит головы несогласных и погонит их в ту сторону, в которую укажет им Дейнерис. — Герион, хмурясь, смотрит на племянницу. Он уверен, Тайвин советовал своей дочери избрать стратегию «кнута и пряника»: заключать союзы, суля выгоду, но безапелляционно требовать подчинения и самое главное солдат для своей армии. Вот только, чем больше будет людей, тем сильнее будет будущее поражение. В победу лёгкую или тяжелую Герион отчего-то не верилось. Уж точно не после того, как увидел драконов Дейнерис Таргариен и часть ее войска, которое было на Севере. Для победы им нужно было что-то противопоставить драконам, и скорпионы не были тем, что даст им преимущества.

  Герион задумался. На периферии сознания маячила мысль. Ухватить ее за хвост сразу не удалось, и Ланнистер, чуть поджав губы, перевёл взгляд на огонь в очаге. Мысль его крутилась вокруг скорпионов. Их строили в надежде убить драконов и тем самым уравнять шансы в войне с Таргариен. Вот только на его памяти обычным скорпионом удалось убить только одного дракона — Мераксесе, — а вместе с ним и его наездницу Рейнос Таргариен. Хроники тех лет говорили, что убийство дракона было все равно, что случайным, когда болт попал дракону в глаз, но дорнийцы все равно считали это их собственной победой. Вот только более такого повторить они не смогли и пустыни их не раз превращались в стеклянные пустоши. Но, — и тут Гериона все-таки понимает, что за мысль не давала ему покоя! — их предки, ройнары были теми, кто действительно убивал на поле боя драконов. Валерия не простила ройнарам убийство трёх драконов и обрушила на из головы огонь уже трехста драконов. Спаслась лишь Нимерия и ее тысяча кораблей.

  — Хорошо, что слонов Золотые мечи не сумели переправить. — Герион говорит медленно, пытаясь вспомнить все, что он когда-либо читал или слышал о войне ройнаров с валирийцами. — И да, просто солдат, скорпионов и дикого огня будет недостаточно. Ты никогда не интересовалась историей предков своего нового мужа? — спрашивает Ланнистер. — У ройнаров был весьма занимательный период в истории, как раз перед тем, как Нимерия высадилась на берегах Вестероса. И, если все сопоставить, тогда становиться ясно, что Валирия не просто так устроила геноцид целого народа. Ты знала, что ройнарам удалось на поле боя убить трёх драконов? — и Герион предвкушает вопрос племянницы, хмыкает. — Нам не хватает только одной составляющей, чтобы попытаться повторить успех Гарина. И раз уж у тебя в армии есть пироманты, то и от колдунов ты не должна отказываться. — было по меньшей мере две самые главные загвоздки в данном предложении, а именно малочисленность самих этих колдунов, которых искать нужно было в Эссосе, и Тайвин,.. который в магию не верил.

  ...— А должен? — вскинув светлые брови, спрашивает Герион. Возможно, не имей он за плечами тринадцать лет скитаний по самым опасным местам Эссоса, он бы восхищался этой девочкой. Но Смеющийся Лев видел достаточно в своей жизни невероятных вещей, чтобы не трепетать от мысли, что Дейнерис Таргариен смогла оживить окаменевшие яйца драконов. — Я уважаю ее и ее силу. Но восхищаться этим мне не приходило в голову.

Он хочет предостеречь Серсею не совершать того, о чем впоследствии будет жалеть. Он хочет, чтобы она нашла в себе силы, отринув хотя бы на мгновение гордость и непреклонность Королевы, обиды сестры и любовницы, понять своего брата и то, почему он делал то, что делал. Чтобы Герион сам не чувствовал по отношению к Джейме, между братом и сестрой не должно быть «смертельных обид». Разве его собственные отношения с Тайваном не яркий пример тому, какими отношения между родственниками не должны быть. Не сложно во врагах и недругах иметь посторонних, совершенно чужих людей, сложнее тогда, когда они являются самыми близкими и родными, ведь ранить могут в самое больное и уязвленное место. Его собственные отношения со старшим братом — непрекращающаяся война. И перемирием даже не пахнет. Ни Герион, ни уж тем более Тайвань белый флаг не выкинут и вслух о правоте друг друга не скажут. Серсея хочет, чтобы ее отношения с братом были такими же?..

  Герион чуть голову склоняет к плечу и смотрит на злую и пугающе отстраненную племянницу, когда она говорит о брате-близнеце. Она смотрит в огонь, сжимает кубок с вином в руке до скрюченных белых пальцев. И улыбается она своим мыслям зло и разочаровано. Ланнистер наблюдает за ней и внутренне содрогается от мысли, сколько в племяннице его живет горечи и горя, сколько ей зла причинили и сколько боли, раз она желала смерти своему брату-близнецу и отцу ее детей. Герион до сих пор теряется от мысли, что между этими двоими было кровосмешение, и что чувствовать по этому поводу не знает. Потому предпочитает практически игнорировать этот факт, и, видя сколько внутренней боли живет в Серсее от этой связи, может лишь пожалеть свою несчастную племянницу.

  — Просто выслушай его. — Герион чуть поддаётся вперёд и пытается взгляд Серсеи поймать. Он не говорит ей утешительных слов, не говорит, что понимает потому, что это совершенно не так, но глядит на неё проникновенно и с сочувствуем, с мыслью, что когда-нибудь эта боль притупится и раны, нанесённые родными ей людьми, затянуться. И пусть останутся рубцы и шрамы, и долгая память о случившимся, но в Серсее достаточно сил, чтобы жить со всем этим дальше. И хорошо, что теперь у неё есть Трон — цель не даст ей остановиться и начать жалеть себя и слёзы лить. Возможно, чуть позже, когда пройдёт немного времени, Серсея превратиться в полное подобие своего отца — жесткого и жестокого человека, не прощающего слабость себе и другим, но главное правящим и держащим в руках своих вожделенную власть. Мысль эта Гериону не кажется даже забавной, и он смотрит на племянницу серьезным взглядом. Признательность в ее голосе смягчает нахмуренные брови Смеющегося Льва и приподымают уголки губ в слабой улыбке.

  — Покуда я рядом, я всегда к твоим услугам, моя дорогая. — с мягкой улыбкой в голосе отвечает Герион.

  ...— Думаю, ты не ошибаешься. — соглашается Ланнистер. — Думаю, с Севером она хотела договорится мирно, завоевав их доверие и преданность, воюя с ними бок о бок против Короля Ночи. И покуда Королём на Севере оставался Джон Сноу, у неё были все шансы склонить северян на свою сторону. Но корона была передана Робби Старку, и Дейнерис не смогла убедить твоего без пяти минут зятя преклонить колено. — чуть нахмурившись, Герион посмотрел на дно кубка. Возможно, Таргариен не стала проходить на Северу «огнём и кровью», потому что со Старками оставался ее племянник, законный наследник Железного Трона? Теперь между Старками и Таргариенами была кровная связь, и если... Джон Сноу встанет на сторону своей тетки, брат не пойдёт против брата, и Ланнистеры все равно останутся один на один с матерью драконов в этой войне. Даже брак Робби Старка с Мирцеллой не даст им прочного союза.

  ...— А ты представь, что случится, если эти слоны выйдут из-под контроля, когда Таргариен выведет на поле боя своих драконов. — Ланнистер многозначительно посмотрел на Серсею. Пусть додумывает и делает выводы. Но Герион, был полностью уверен, что построение войск нарушится, подымется хаос и бессмысленные потери людей, которых могут затоптать эти животные. Слоны были хороши при ведении осады и борьбы с конницей, но никак не с драконами. — Пусть расскажет о войне ройнар против Валирии. Да и сама с летописью ознакомься, если, конечно, королевская библиотека не подверглась чистке, после того, как Роберт взошёл на Трон. — Летопись утверждает, если мне не изменяет память, что колдуны магически упрочняли болты, чтобы те были способны пробить шкуру дракона. Но это все, что я знаю. — извинительно заканчивает Герион и делает глоток вина из чаши. — И найти их можно, как ты понимаешь, только в Эссосе. В Вестеросе в магию не верят. — усмешка прорезала губы Смеющегося Льва. Если бы эти чванливые архимейстеры из Староместа видели хотя бы толику того, что видел он, они не были столь категоричны в отрицании того, что не могут понять и изучить.

  Но когда Серсея с улыбкой спрашивает о его восхищении ею, усмешка становится грустной и даже печальной улыбкой. Кажется, внутри Серсея все ещё была той маленькой девочкой, которая ловила восторженные взгляды и комплименты, которая желала поклонения. — Разве тебе нежно мое восхищение? — мягко спрашивает Ланнистер. — Моей любви к тебе и гордости, моя дорогая племянница, не достаточно?

Горькая ухмылка на лице Серсеи сменяется слабой печальной улыбкой, которой она одаривает Гериона, когда огонь в очаге перестал ее занимать, и она посмотрела на него. Улыбка эта была уставшего человека, кому надоела боль и споры, предательства и борьба. И обещание, что она выслушает брата, не звучит обещанием, а, скорее попыткой закончить разговор о Джейме, о том, что так сильно беспокоит и причиняет боль. И Герион тихо выдыхает. Не смеет настаивать на своём, потому что не имеет право требовать от Серсеи большего, не тогда, когда ее обиды столь свежи и глубоки, не тогда, когда она чувствует себя преданной самым близким человеком. Ланнистер смотрит на племянницу и с грустью признаёт, что от семьи его осталось лишь название. Каждый из них, кто все ещё носил имя Великого дома Запада, бывших королей Скалы, это маленький отколовшийся кусочек: не было ни единства меж ними, ни родственных чувств. И одного Гериона не хватило бы, чтобы превратить эту разбившуюся мазанку из Ланнистеров, в сплоченную семью. Его любви к племянникам и старшей сестре никогда не будет достаточно, чтобы это сделать.

  Быть может, когда-то все было иначе. Быть может, когда была жива его мать, а он сам даже не родился? Быть может тогда Ланнистеры были настоящей семьей без цинизма и погони за властью и великим наследием? Герион не знал того времени. Он родился и его мать умерла вскоре, после этого. Его отец, Титос, если и испытывал к своей жене хоть какие-то чувства, то быстро о них забыл в объятиях своих любовниц, самоустранившись от всех дел, позволив Тайвину управлять Западом от своего имени. А Герион оказался брошенным и практически забытым ребёнком. Кормилица, няньки, мейстеры — это практически все, что Смеющийся Лев помнил о своём детстве. Была ещё и Дженна, но сестра не могла полностью заменить ни его мать, ни стать полноправной Леди Утеса, будучи замужем за Фреем. Какую-то общность Ланнистеры представляли только в вопросах безопасности их дома и влияния на Западе. Но разве этого достаточно, чтобы называться полноценной семьей? Мысль это горчит особенно сильно, после возвращения Гериона в Вестерос, после того, что он увидел в Тронном зале Красного замка, после разговора с Тайвином. Он так стремился вернуться к семье, но... возвращение это отдавало привкусом разочарования и сожалений, скорби и горя, потому что семьи не было. Джой ушла. Прочие Ланнистеры представляют из себя слабые тени себя прежних, и Герион не был уверен, что сумеет найти в них то, что он когда-то знал; то, что когда-то любил; то, что сможет хоть немного заполнить пустоту у него внутри.       

  Он смотрит на Серсею и видит в ней ее мать, его кузину, и свою умершую дочь. Он смотрит на Джейме, но видит лишь его острую ухмылку и удаляющуюся спину вместе с Лианной. Он смотрит на Тириона, но видит лишь мальчика, который все ещё пытается получить одобрение отца. Он смотрит на Тайвина и ничего, кроме безразличия, не видит. Гериону представляется, что, если он посмотрит на Кивана и Дженну, то не найдёт в них то, что могло бы успокоить его, сгладить годы разлуки.         

  Впрочем, нет-нет да в нынешней Серсее проглядывала та девочка, которую он знал. Девочка, которая интересовалась всем, что было интересным. Видимо со временем интерес ее сфокусировался на политики и власти, потому что рассуждала она сейчас действительно, как настоящая Королева, компетентно и зрело. И хоть у неё и залегли усталые тени на лице, когда разговор коснулся войны и союзов, она готова была это обсудить.

  — Да, мы полагаем, а жизнь располагает. — кивнул, соглашаясь Герион. То, что Север не склонился перед Королевой Драконов, было Ланнистерам на руку, даже в том случае, если Старки не предоставят свои войска для войны с Таргариен, после заключения брачного союза. Старки останутся в стороне, Герион уверен в этом, Герион знает это, и все же не спешит об этом говорить ни Тайвину, ни Серсее. Тайна, которую он знает, не его. Лианна доверила ему правду о своём сыне от драконьего принца, и предать ее он не мог,.. и не желал. Этот мир так много отнял у неё, и он не хотел, чтобы она потеряла сына тогда, когда смогла вернуться к нему. Герион познал эту боль, и ей подобной участи не желал.

  ...— Если она и будет выводить драконов, то только вначале боя, чтобы нанести значительный урон нашим силам до того, как в схватку вступят ее основные силы. — не соглашается Герион. Он бы поступил именно так: атаковал бы первым и с тыла, спустившись из-под облаков, нанёс бы удар по лучникам, скорпионам и баллистам, привёл бы в ужас лошадей и словно, если бы они были. Но Серсея права, слонов нет, и говорить было не о чем. В любом случае военной компанией заниматься будет Тайвин, в этом никаких сомнений у Ланнистера не было. Сколь бы сильны не были меж ними разногласия, он признавал заслуги своего брата на поле боя — Тайвин был решительным и компетентным военачальником. На его памяти не было ещё ни одного сражения, которое он проиграл. Может быть, в этот раз ему повезёт так же?..     

  ...— Насчёт лучников с арбалетами я сомневаюсь. Но вот болт скорпиона... это совершенно другой разговор. — усмехнувшись отвечает Ланнистер, замечая в Серсее живой интерес к самой возможности победить драконов на поле боя. Да, это определенно повысило бы шансы Ланнистеров в войне. И все же большой надежды питать не стоило, после Рока Валирии магии в этом мире было ничтожно мало, уж Магфрид ему все уши прожужжал об этом, сетуя на то, что в прежние времена его гильдия творила настоящие чудеса с помощью своих волшебных зелий. Если, кто из колдунов и остался, то тратить магию на войну они могут и не пожелать. Особенно, если вспомнить, что именно с рождением драконов стеклянные свечи вновь зажглись даже в самых отдалённых уголках мира. Герион видел одну такую у Магфрида, когда та только зажглась. Столько же восторгов наслышался он от своего алхимика-друга!.. Колдуны могут не захотеть убивать существ, которые вернули им возможность заниматься их искусством и ремеслом. И, возможно, Серсее это нужно знать. Но Герион не успевает что-либо сказать, потому что племянница воодушевилась, словно найдя решение для давно мучившей ее проблемой. Впрочем, драконы этими проблемами и были.       

  Герион вопросом племянницы обеспокоен. Он зарезал на своём месте, отвёл взгляд. Под оживившимся взглядом зелёных глаз Серсеи, он чувствует себя неуютно, неотвратимо понимая, что ему придётся отказать ей.     

  — Я только вернулся, Серсея. — устало проговорил Герион, растеряв казалось бы все своё хорошее настроение. — Меня не было тринадцать лет. Я... я не могу уйти опять, даже по приказу Короны. — он подымает взгляд на племянницу. Ему жаль ее расстраивать, но в нем не было сил на то, чтобы совершать новые путешествия. Он устал. Он хотел попасть, если уж не к семье, то хотя бы домой, в Утёс Катерли. — Прости. — с сожалением говорит Герион, посмотрев на племянницу и Королеву. — Я действительно не могу. — он чуть покачал головой и замолкает на какое-то время. — Но искать колдунов, я думаю, стоит в Пентосе или Валантисе. Может быть в Тироше... и Мирре. Эти города находятся не так уж далеко друг от друга. — он вновь заглядывает в свою наполовину опустевшую чашу с вином, наблюдая, как на его поверхности отражаются блики свечей и горящего очага. О, Боги, он действительно устал!..     

  ...— Прости своего старого дядюшку за его сантименты, дорогая, но я всего лишь вспомнил тебя маленькой девчонкой. — отвечает Гериона на вопрос племянницы. В последнее время практически все воспоминания приносили с собой тоску и горечь. Даже самые светлые и радостные из них не были исключением. — Я благодарен тебе, что в твоём сердце ещё есть немного места для твоего пропащего дяди. — он продолжает улыбаться Серсее печально и грустно. Герион откидывается на спинку кресла. Делает небольшой глоток из чаши с вином и чуть слышно и устало вздыхает.