Вопреки видимости,
                                      именно зима — пора надежды.

Слабость несколько дней не давала старшему сыну Эддарда Старка подняться с постели и выйти на улицу; комнаты замка вместе с уютно потрескивавшим в камине огнем и тихим всполохом свечей навевали, конечно, разные воспоминания: мать часто приходила к Роббу, когда он был еще мальчиком, чтобы уложить его спать и спеть колыбельную. Здесь он сражался с Теоном на деревянных мечах, доказывая свой титул наследника Винтерфелла. Здесь он засыпал, думая о том, какое светлое блестящее будущее ждет его впереди. Но больше этой тесной комнаты какую-то бесконечную грусть и тоску в Роббе вызывали дворы и улицы крепости, где он играл с другими детьми, а после и с лютоволком, где отец обучал его воинскому искусству, и где сам Молодой Волк — уже после — учил маленького Брана стрелять из лука.

Приезд Робба Старка всполошил весь север, который и так готов был вот-вот лопнуть после новостей о Дейенерис Таргариен, ее драконах и надвигающийся угрозе в виде Белых Ходоков. Никто, естественно, не ожидал больше увидеть старшего сына Тихого Волка, а потому встал большой вопрос о том, кого же теперь считать лордом Винтерфелла и королем севера. Робб предчувствовал, что к этому вопросу рано или поздно придется вернуться, но он все чаще оттягивал этот момент, ссылаясь на свою слабость после длительного заточения. Да и говорить об этом мужчина не желал, потому что политические вопросы его сейчас волновали в последнюю очередь.

Молодой Волк потерял счет дням, пока приходил в себя после прибытия домой. Он знал, что даже Джон приехал в Винтерфелл еще задолго до самого Робба, знал, что брат отвоевал замок Старков у Болтонов [как жаль, что не убил последнего представителя — предателя!], но как ему удалось обойти все клятвы Ночного Дозора, как он смог удачно дезертировать и избежать казни — это для Робба оставалось загадкой. Кроме того, волновало мужчину не только это: он думал теперь о том, как сложиться судьба его семьи, рады ли будут они тому, что он остался в живых, но, к сожалению, найти удачный момент, чтобы поговорить по душам с Джоном или Сансой у Робба не получалось, пока наконец силы не вернулись к нему окончательно и не заставили подняться с постели, чтобы подышать свежим северным воздухом.

Робб медленно шел по коридору по памяти, плавно касаясь пальцами стен собственного замка; прошло всего несколько дней с той поры, как он вернулся в Винтерфелл, а ему все еще мерещились тюремщики на каждом повороте. В голове хаотично метались разные мысли, пока Старк, наконец, не достиг заветной двери, которая вела во внутренней двор крепости. Робб мягко толкнул ее вперед, и в лицо ему ударил холодный зимний ветер. Он изумленно замер, словно видел замок впервые, словно легкий колкий снег никогда не падал на его широкий волчий воротник. Робб сделал слабый шаг вперед, вытянул руки, крепко обхватив ими перила, и окинул взглядом двор. На его лице, прямо возле глаз, появились едва уловимые морщинки, которые придали осунувшемуся лицу Молодого Волка совершенно другой вид. Старк лишь наблюдал за тем, как медленно ложится на землю снег и дышал полной грудью; тысячи воспоминаний пронеслись мимо него, десяток образов и историй.

Как жаль, что мертвые этого не увидят;
                         Как жаль, что нерожденные этого не поймут.

Дом напоминал ему о родителях, семье, жене и обо всем, что он потерял; дом заставлял сожалеть. Дом успокаивал его, уносил с собой самые страшные кошмары, освобождал от смятения и тревоги. В Винтерфелле была и есть жизнь, а каменные стены замка хранили удивительную долгую историю длинною в десятки поколений; он помнил каждую случившуюся трагедию, но главное: он помнил Тихого Волка и его семью.

Тяжелая дубовая дверь дрогнула. Пусть Робб был у себя дома, пусть готовился к встрече с кем-то из родных всю дорогу до Винтерфелла, все дни, что он пытался поправиться, сердце мужчины невольно пропустило лишний удар. Старк оглянулся назад и сразу же узнал Джона.

Душа томится непониманием происходящего,
впадает в своего рода хандру-спячку,
пытаясь приспособиться к новому течению времени.

Робб вспоминает тот день, когда Старки разъехались в разные концы света. Отец и сестры – в королевскую гавань, а Джон – далеко на север, за стену. В тот день Старк остро ощущал тоску, потому что понимал: ничто уже не будет как прежде, но никогда бы он не подумал, что судьба каждого его родственника изменится так круто, прежде чем вновь сведет стаю волков вместе. И тогда, когда Робб на прощание сжимал брата в объятиях, — несмотря на то, что Старк предпочитал компанию Грейнджоя даже чаще, чем Джона, — он испытывал не менее сильную тоску разлуки, чем когда прощался с отцом. Роббу вообще был даже несколько стыдно вспоминать то, что было когда-то давно, несколько лет назад, когда старший сын Тихого Волка нередко не скрывал пренебрежения к бастарду своего отца; то было влияние матери [так думал и сам Робб], то была гордыня: ведь он старший в семье и он наследник. Удивительным образом все переменилось, когда бастард стал королем севера, а лорд по крови и происхождению – едва стоявшим на ногах бывшим узником.

Но глаза брата, счастливые от встречи, не заметить Робб не мог, а потому не думал о прошлом или будущем, а просто обнял Джона так же крепко, как тогда, когда отпускал его на стену. Не хватит и двух слов, чтобы рассказать о произошедшем. Хватит только сил смотреть на Винтерфелл и на семью влажными глазами [это все от ветра], хватит только сил гадать, что такого сделали Старки, что их сначала так жестоко наказали, а потом вдруг всех вновь привели в одно место.

— Джон, — Молодой Волк нехотя отстраняется от Сноу и улыбается, — как же я рад, что ты жив и здоров!

И все же сколько слов должно быть сказано, чтобы снова узнать друг друга заново? Чтобы понять, что оба пережили за то время, пока не видели друг друга? Сколько было упущено Роббом, пока Винтерфелл переживал смену одного лорда за другим? И кто он теперь, — Джон Сноу, — который должен был быть за стеной.

— Столько всего изменилось, пока я был в тюрьме, — ломано, хрипло сказал Старк, — ну, как ты? — порывисто спрашивает мужчина и оглядывается на внутренний двор замка. "Зима пришла", — запинается у него на языке, но он не говорит фразу вслух, потому что волки и так это знают и чувствуют.   

Надежды рождаются зимой, когда есть время помолчать и порассуждать,
подумать и помечтать,
когда никто никуда не спешит и ожидание перемен царит в воздухе.

Теперь все, что оставалось Роббу – это вступить в новую жизнь; теперь ему предстоит привыкнуть к лицам, что смотрели на него ласково и были рады видеть, что улыбались ему широко и вселяли жизнь в его тщедушное изможденное тело. Позади, уже далеко за спиной, тусклый свет подземной клетки и сырой нездоровый воздух. Но теперь Старк дышал полной грудью, теперь он мог себе позволить расправить плечи, хотя меч в руках был еще тяжел.

Джон, брат, Старк. Не бастард. Робб смотрит на лицо мужчины, — уже мужчины, как и он сам, — и видит в них отца. Чудно, — в какой раз подмечает Молодой Волк, — что каждый из детей Неда Старка напоминает о нем: взглядом ли, голосом ли, выражением ли лица. Но сейчас Роббу казалось, что отыскать больше нельзя столь похожего человека: в Джоне всегда было что-то зимнее, северное, волчье. Не важно, кем была его мать, но в нем текла кровь Старка, и это выражалось во всем его естестве. Робб смотрел на своего брата не отрываясь, будто боялся, что это всего лишь видение, и оно сейчас испарится. Впрочем, он даже на замок смотрел таким же взглядом: там, в темнице, ему часто снились сны, где он бродит по двору Винтерфелла или в его стенах.

Молодому Волку сложно представить, что пережили его братья и сестры, которые получили известие о якобы его кончине. И ведь вместе с ним погибла мать, но если для Арьи и Сансы это было большим горем, то для Джона, скорее, горем больше было бы потерять кого-то из единокровных братьев или сестер. Не меньше скорби он перенес, когда узнал о предательстве Фреев, как не меньше скорби носил под своими ребрами Робб, едва ли не наложив на себя руки, потому что только он один был повинен в смерти матери, жены, ребенка и даже людей, ответственность за которых взял в свои руки. Но у старшего Старка всегда возникал один единственный вопрос: хуже не обладать никакой информацией о дорогих тебе людях вообще или же знать, что они погибли? Все четыре года, что Молодой Волк провел в темнице, он не знал, что происходит с его родственниками: лишь скудную информацию удавалось собирать по крупинке, по частичке от стражников, случайно обронивших что-то за ночным разговором. Так Робб узнал о том, что Джона зарезали его же товарищи; так Робб узнал о том, что Винтерфелл был захвачен Болтонами. Но невдомек ему было, что родовое гнездо Старков все-таки было освобождено, и лишь Арья потом рассказывала брату самые последние вести, когда он сонливо качался в повозке по пути домой.

Но горло Сноу сдавливает, звук выходит приглушенным, дрожащим: Робб ощущает, что король севера волнуется, и это волнение передается ему самому. И как же сердце Старка заныло больно от слов, что сказал ему брат: как жаль, что по-настоящему ценить друг друга начали только лишь тогда, когда пришлось пройти через беды и испытания, когда пришлось разлучиться друг с другом и уже несколько раз похоронить. Молодой Волк хоронил Джона, Джон – Робба. И как Старые Боги (нет, не только они, но разве бывший король севера мог знать все подробности?) смилостивились над обоими, когда даровали им жизнь.

И поэтому Старк улыбался. Улыбался и крепко держал Сноу за плечи, — настолько крепко, насколько силы позволяли, — не желая так быстро отпускать его, будто пытаясь убедиться, что он в действительно создан из плоти и крови, что это не сон и не ведение. – Сколько я наслушался о тебе, — сбивчиво вторит Молодой Волк на слова о собственной смерти, — о доме, даже о сестрах, — и об Арье, что якобы была выдана замуж за Рамси Болтона, и о Сансе что пропала и, вероятно, погибла где-то в лесах; о Риконе и Бране, которых убил Теон Грейджой – любимый друг и товарищ, преданный воспитанник отца. И злость пробирала до глубины души, потому что Старк ничего не мог сделать! Он был помещен в темницу, из которой, казалось, уже невозможно выйти, которая стала будто бы его домом, его обителью, его стеной, что ограждала от мира. Но, к счастью, Уолдер Фрей не был настолько искусен в человеческих пытках, ограничиваясь лишь скупыми пайками для Старка, которые долго не давали мужчине восстановиться после тяжелого ранения полностью. Для старика, очевидно, Робб представлял какую-то ценность, но благо, что воспользоваться ею он так и не успел.

— Нет, не так давно, — покачал головой Старк, окинув взглядом двор, — но здесь мне спокойно. Всё еще не могу свыкнуться с мыслью, что дышу полной грудью воздухом Винтерфелла. – И Джон, невероятно проницательный и внимательный, тут же откликается, предлагая Роббу составить компанию за сытным обедом. – Конечно. Честно, — Молодой Волк ухмыляется, — иногда кажется, что готов съесть целую запеченную курицу в меду или баранину с грибами.

Теперь Старк знал, что такое голод. Знал, что такое не есть, когда очень хочется, когда желудок съеживается настолько, что ты только думаешь о том, чем бы его набить. Он помнил теперь каждое блюдо, что готовили повара на кухне Винтерфелла, помнил каждую тарелку, наполненную пищей. Он готов был даже полакомиться луковым супом: не самым приятным кушаньем, что было популярно на севере, но зато полезным и питательным. А вместо этого Роббу приносили тарелку голой ячневой крупы, после которой через пару часов он вновь испытывал чувство голода. Иной раз ему вообще не приносили ничего несколько дней подряд: Фрей любил отыгрываться на людях, которые его обидели.

Молодой Волк отправился следом за братом. Он чувствовал запах родного дома теперь каждый раз, когда входил, — раньше просто не обращал внимания на это, — и пах он лесом, зимой и свободой. В тепле, перед уютным камином, Старк устроился за столом, еще по привычке смиренно ожидая обеда и не шевелясь. Люди в камере всегда говорили о том, что необходимо соблюдать дисциплину, а добиться ее, как правило, от двух-трех человек было несложно. Да, узников в плену у Фреев было не так много, ведь их необходимо было чем-то кормить, на что-то содержать. Лишь те, кто представлял хоть какую-то ценность, попадали в подвал: кто-то на пару дней, кто-то сидел месяцами, но лишь Робб провел там долгие четыре года, в глубине души желая, чтобы эти страдания уже закончились. Благо, что если и умирать, то теперь хотя бы дома, в кругу семьи.

Непродолжительное молчание прерывал треск огня из камина в зале. Утекло, казалось, уже много воды, потому братья молчат – им просто не о чем говорить. Но на самом деле Старк лишь привыкал к новой обстановке, привыкал к тому, что часто приходилось у себя в покоях принимать поочередно сестер, а теперь, когда силы позволяли подняться на ноги, гулять в пределах двора и, наконец-то, говорить с братом. Сколько же не виделись они? Лет пять, должно быть? При первой встрече у Молодого Волка не было возможности даже поговорить с Джоном: он коротко поприветствовал каждого, с каждым поцеловался и сию же секунду был уложен в свою спальню, где мог отоспаться и прийти в себя. Наверное, теперь именно по этой причине Старк рассматривал Джона, чтобы подметить в нем все изменения: да, из мальчишки-бастарда он действительно стал королем севера.

— Здесь почти ничего не изменилось, — заметил Робб, задумчиво переводя взгляд от брата на широкие потолки, стены, полы приемного зала, — сколько же Винтерфелл пережил. И сколько ему еще предстоит пережить? – Молодой Волк, безусловно, был в курсе последних событий. Что-то ему постепенно рассказывала Арья. Что-то – Санса, мягко и терпеливо разъясняя последние новости, сидя у изголовья кровати. Теперь настала очередь Джона: его брат желал знать все. Как ему было в дозоре, как он смог оттуда выбраться, как родной дом отбил. И Робб искренне гордился Сноу, потому что он сумел уберечь то, что оказалось сделать наследнику Винтерфелла не под силу. И хотелось выразить эти слова благодарности, хотелось обнять Джона крепко еще раз, но что-то будто сдерживало: гордость не позволяла? Или какая-то стеснительность, что сковывала Робба от непривычки находиться теперь рядом с близкими? Старк только обхватил пальцами заранее выставленный фужер с терпким, настоящим Винтерфелльским вином, но не решался его выпить, всматриваясь в красную [кровянистую] жидкость.

Винтерфелл пал из-за очередной ошибки Робба (кажется, не хватит пальцев обеих рук, чтобы пересчитать все). Но кто бы мог подумать, что преданный вассал и вроде бы как лучший друг обратится в одночасье в человека, способного самым мерзким и бесчеловечным образом отбить замок у маленького мальчика, который едва научился стрелять из лука? Если бы только Робб мог быть в нескольких местах одновременно, то возможно, Винтерфелл смог бы избежать всего ужаса, произошедшего с ним; разве что Теон, пожалуй, не дожил бы до Долгой Зимы.

Старк смотрел в глаза Грейджою, когда вернулся домой. Во всяком случае, он пытался увидеть в них хотя бы каплю стыда или раскаяния, но столкнулся с чем-то куда более ужасающим: едва узнав воспитанника своего отца, Робб заметил отпечаток тюрьмы на его лице, — как минимум, — в мелких морщинах, в усталом осунувшемся лице, в потухших карих глазах. Старк ничего ему не сказал и ничего не спросил, но уже в собственных покоях, когда Санса принесла ему немного теплого молока (как жаль, что не великаньего, оно по легендам быстро восстанавливало силы), то поведала о том, что случилось с Винтерфеллом и что, должно быть, пришлось пережить «лорду Грейнджою». Робб не знал, как реагировать на это.

Но самое главное, что дом Старков выстоял, пережив не меньше, чем его обитатели. Пожары, разбой, «морг» Рамси Болтона – следы этого были уничтожены самым тщательнейшим образом рукой леди Сансы. Она всю свою жизнь готовилась к тому, чтобы стать женой, матерью и хозяйкой – это было очередным доказательством того, что девушка не растеряла свои навыки, несмотря на силу, которую приобрела по долгому пути к дому. И Робб, несомненно, гордился ей, как гордился бы отец, будь он жив.

Но без Джона Сноу всего этого не случилось бы. – Да. И твоя тоже, — отвечает ему Старк тихо. Санса сказала не только о себе. Санса видела, что Джон дрался, как зверь, когда вихрем, снежной зимой, огненным драконом метнулся в своды Винтерфелла и нашел Рамси Болтона. Жаль только, что зарезать его никому из Старков не представилось возможным, как не представилось возможным узнать о местонахождении самого младшего – Рикона.

Винтерфелл был отбит, но многочисленные войны, которые  обрушивались на Вестерос один за другим, только-только разгорались. И дело было даже не в упущенном бастарде Болтона, а в стремительно надвигающейся армии Ходоков. Арья рассказывала брату об этих слухах, что по-настоящему его встревожили: но поверить в них было уже не сложно после того, как Старк впервые увидел парящих над небом огромных ящеров с перепончатыми крыльями, прозрачными на солнце, с яркой блестящей чешуей, с выходящим из их ноздрей паром (дымом?). Магия жила в этих существах, так почему бы не жить ей и там, за стеной? Старая Нэн, рассказывающая сказки на ночь скрипучим и дрожащим голосом, всегда верила в Иных. И даже лорд Эддард Старк, пусть не до конца признающий эти истории, относился к ним все же с должным уважением, хотя и велел няньке поменьше пугать детей. Только Робб с присущей мальчику заносчивостью и скептицизмом смеялся над всеми легендами: пока жизнь не разрушила все привычные представления о мире.

— Да, их сложно не заметить, — с задумчивой улыбкой отвечает Молодой Волк на слова брата. Но саму драконью королеву Старку видеть еще не доводилось. Все его знания о нынешнем положении в мире ограничивались лишь слухами и рассказами сестер или Джона. О Дейенерис он слышал еще до того, как его взяли Фреи. Избранная девочка, которая смогла вывести из яиц настоящих драконов; девочка, пережившая потерю своего мужа и возглавившая армию дикарей. Чудеса! Но дальше Робба взяли в плен и остались лишь крупицы информации, из которой он выборочно пытался уловить хотя бы кусками от пары слов лишь о Старках – остальное его не интересовало. И только когда он прибыл в Винтерфелл, когда впервые услышал рёв дракона, то понял, как много он упустил. О Дейенерис ему не рассказывали: Санса напряженно молчала, Арья пожимала плечами. Он только слышал однажды, как мимо окон его спальни проходили несколько вояк и рассуждали о том, какая драконья королева, должно быть, горячая в постели. О, Старк не единожды слышал байки о красоте Таргариенов, но куда сильнее его тревожило, что чужестранка с сильным живым оружием была под сводами Винтерфелла: оставалось уповать на Джона и на то, что он объяснит свой выбор союзника. Или, правильнее сказать, убедит Старка в том, что ей можно доверять. – Но все же почему она согласилась нам помогать?

Вопрос обрывается на последнем слоге, когда слуга вносит в зал блюдца, кастрюли, полные ароматной аппетитной пищи. Великолепная луковая похлебка на мясном бульоне, сытный дикий бык, запеченный с пореем, курица в сладко-кислом медовом соусе (особое блюдо, ведь сам лорд пожелал его отведать!), сваренные яйца всмятку на закуску и пирог с говядиной. Хотелось бы верить, что на протяжении всей Долгой Зимы стол будет точно также ломиться от такого большого количества еды, иначе каждый будет смотреть на, казалось бы, обыденную северную еду, как смотрит на нее сейчас Робб, долгое время питавшейся только корочкой черного хлеба или неясного состава жижей, едва похожей на суп. Обед ставят на стол, слуги отходят в поклоне и вновь оставляют братьев наедине.

— Не знаю, кто сейчас в Винтерфелле повар, но я готов отдать ему самый лучший замок, если он приготовит точно такой же ужин, — шутит Робб, отрезая себе ломоть сочного куриного бедра. Наконец-то лекарь разрешил ему нормально поесть после постных легких похлебок. – Давай-давай, присоединяйся, — просит Молодой Волк, — я все равно один не осилю.

Теперь и домашнее вино было приятно пить на относительно сытый желудок: терпкое, ароматное, с едва различимым ощущением винограда и травяной настойки. Но Робб не смог сдержать себя, чтобы не поморщиться, стоило только вкусу разлиться на губах. Вспомнил, как то же ощущение посетило его, когда отец впервые дал сделать глоток на праздновании дня рождения: он тогда казался себе таким взрослым, поэтому очень расстроился от собственной слабости, что «достойно» не смог вытерпеть вяжущие ощущения во рту. Эддард сделал вид, что не заметил, только засмеялся и похлопал Робба по плечу. Даже сейчас хотелось вновь ощутить прикосновение его крепкой ладони, но этому больше не суждено случиться: лорд Старк умер, оставив защиту Винтерфелла на собственных детей. А теперь, вероятно, от них зависит и весь Вестерос.

«Сколько же в тебе севера, Джон, если ты знаешь, как побороть белую смерть?».

— Так… по поводу Дейенерис. Ты полагаешь, ей можно доверять? – как бы сильно братья не скучали друг по другу, как сильно бы не хотели поговорить о чем-то простом и не столь существенном, вопросы жизни и смерти всегда вставали на передний план. Старк предполагал, что Джону необходимо было с кем-то обсудить свои планы, а Робб во время войны зарекомендовал себя отличным стратегом. Он обучался и готовился к этому едва ли не всю свою жизнь, мечтал стать отличным лордом и прекрасным командующим армии. Он чувствовал, что не мог больше лежать в постели, что пора было действовать, ведь если он едва ли не единственный выжил в той резне, то значит, это было для чего-то нужно? И теперь он готов помочь Джону во всех его начинаниях, потому что знал: брат никогда не гнался за властью, а за свой дом и свою семью готов пожертвовать жизнью.
— Расскажи мне все, Джон, я хочу знать, что происходит не со слов мимо проходившего слуги, — просит Молодой Волк, — расскажи о том, как ТЫ к этому пришел.