Снег. Его в эти дни было так много. Под ним весь мир вылинял до белизны, на которую смотреть глазам было больно, потому что холодное северное солнце искрило в нем ярко, практически ослепительно. Снег укрыл белым саваном землю, прикрывая зияющие раны рвов, костровых ям, темнеющие ожоги проталин, оставшиеся, после драконьего пламени. Он укрыл даже пепел, оставшийся после погребальных костров — горькое воспоминание с едким дымом и опаляющим жаром, что не пожелало стираться из памяти так же быстро, как следы на земле, заметаемые снегом. Джону в эти дни кажется, что Север укрытый снежным покрывалом это тот Север, что не знал потерь, не знал войн, не знал предательств; это тот Север из далекого детства, о котором он вспоминал с глухой тоской давно минувших дней. Ведь время вспять не обратится, не вернёт утраченного, не сгладит чувств потери и не исправит то, что было сломано. Прошлое осталось в прошлом. И сегодня Винтерфелл начинает жить заново — бурлить жизнью, звучать разными языками и голосами людей, исцелять раны и хоронить погибших, отстраивать стены и быть живым сердцем Севера — средоточием жизни и кипучей деятельности.

Джон в эти дни живет с Винтелфеллом в одном ритме, делит с ним своё дыхание и жизнь, подчиняет себя его нуждам, практически забывает о себе в его заботах, практически забывает о том, что в действительности важно. Но тревожные сны напоминают. Тревожные сны не дают забыть, превращаясь в сладкие грезы. В них нет преград из каменных стен, дубовых дверей, страхов и сомнений. В них ОНИ безусловно счастливые и... голые, скрытые от людских глаз за дверьми и тяжелым пологом и неподвластные ни времени, ни законам, ни людским условностям. Оставленные в ИХ мгновении откровения. Сладкая греза-воспоминание, в котором ОНИ, казалось, были единственными людьми в этом мире, потому что весь прочий мир не существовал, потому что весь их мир сжался до них самих. В том мгновении были отброшены сомнения и забылась вся неправильность, ведь это стало единственно верным — любить ЕЕ телом и душой. Но то были сны, а в ИХ повседневной реальности, в первые дни, после победы над Королем Ночи всему этому не оказалось места. И не только из-за сомнений, что противоречили всему, о чем Джон думал в ИХ первую ночь, но и из-за самой Арьи, которая хоть и вышла победителем в битве с мертвецами и Королем Ночи, однако победителем отнюдь не выглядела — рана на голове, серьезный ушиб ноги. Эта победа далась ей тяжело, и мейстер был непреклонен, когда прописывал ей поберечь свои силы и настаивал на постельном режиме, и был более суров, когда говорил Джону и Сансе, что Арье необходим покой и отсутствие волнений.

Покой и отсутствие волнений.

А ОНИ не просто волнения, а буря и шквалистый ветер. ОНИ лесной бушующий пожар и штормящее море. ОНИ неукротимый дикий огонь. ОНИ полное отсутствие покоя так такового.

Покой и отсутствие волнений.

Это заставляет сделать шаг назад, поставить во главе угла ее здоровье и дать себе время и возможность все, как следует обдумать. Ведь подумать в действительно было о чем. И не в последнюю очередь о том стремительной и безумном шаге, который они сделали друг к другу навстречу, стерев окончательно границу их братско-сестринских отношений. Потому что его братская любовь все ещё была значительной частью того, что он испытывал к Арье, и отпустить это казалось практически предательством к ним самим и их общему прошлому. Потому что они никогда не смогли бы стать кузенами, ведь из всех детей Неда Старка, они были близки друг к другу слишком сильно. И этот резкий переход, даже не смотря на его сладость, был ошеломительным, сбивающим с толку, выбивающим почву из-под ног. А у Джона Сноу под ногами вместо каменистой тверди зыбучие пески. У Джона Сноу вместо жизни бардак и одна сплошная неопределённость. Ведь Джон Сноу все ещё бастард Эддарда Старка в глазах всего Севера и остального мира, и на Арью Старк, принцессу и сестру Короля Севера, прав предьявить не может. Джон Сноу все ещё бастард Эддарда Старка, потому что наследие Рейгара Таргариена было слишком велико и пугающе, но оно же было и ключом к решению его проблемы — принц Эйгон Таргариен седьмой своего имени был тем, кем Джону предстояло стать, когда он решит, что время пришло, и тем, кто потребует себе в жены младшую сестру-кузину, подобно своему великому предку Эйгону Завоевателю, что женился на своей младшей сестре Рейнис. Впрочем, пожелай Джон обратится Эйгоном сейчас же, у него ничего не вышло бы, а скорее породило бы ещё больше проблем в лице драконьей Королевы и ее нежелания делиться теми крохами власти, которые она добилась через «пламя и кровь». И потому действовать нужно было осторожно и с оглядкой, выверяя каждый шаг. Так же, как и с всепоглощающей потребностью в ней, в Арье... его младшей сестре-кузине. Потому, что Север не готов к их союзу и открытой любви. Потому, что найдётся смельчак, что осмелится поставить им в вину кровосмешение и инцест, и Джон не уверен, что в этом случае смесь его волчьей и драконьей крови не вскипит, а сталь его меча не потребует смыть это обвинение уже кровью смельчака. Никто не посмеет в чем-либо обвинить Арью!..

Но благоразумным удавалось быть не всегда. Тоска брала вверх, и ноги сами несли по темным коридорам уснувшего Винтерфелла к ее дверям. Он знал, что она все так же не запирает двери, не иначе, как в ожидании его. Но переступить порог все-таки не решался — понимал, что не сможет выпустить ее из своих рук по своей воле, и помнил, что мейстер к ней всегда заглядывал по утрам. Стоял некоторое время в коридоре, прислонившись к каменной стене, а после возвращался в комнаты, чтобы попытаться поспать хотя бы несколько часов перед очередным тяжелым днём. А в один прекрасный вечер их разделяют не только каменные стены и дубовые двери, но дети-сироты, что теперь делят с Арьей ее комнаты. На первый взгляд это кажется попыткой отгородится, но после — попыткой заполнить образовавшуюся пустоту. Джон понимает это слишком поздно, когда Арья уже не ищет повод заговорить или поймать взгляд; когда делается тихой и безразличной; когда куда-то пробирается по ещё не уснувшему Винтерфеллу тенью в полном одиночестве. Джон узнает ее сразу по прихрамывающей походке, невысокому росту и добротному плащу, стоя на крытой галерее, что буквально на днях вновь обзавелась крышей. Ей давно пора было отдыхать.

Покой и отсутствие волнений!..

Глубоко вздохнув, Джон смотрит на Призрака, что сегодняшним вечером был его компаньоном и спутником. Верного друга основательно потрепало в битве с мертвецами: он лишился одного уха, хромал на заднюю лапу и имел несколько неглубоких ран на шкуре, оставленных толи зубами, толи когтями. Положив обожженную руку на холку лютоволку и зарывшись в мех пальцами, Сноу снова посмотрел во двор — Арья уже успела скрыться.

— Найдёшь Арью для меня? — спрашивает Джон, заглядывая в красные глаза зверя, что, высунув язык, шумно дышал, выпуская сизые облачка пара. Медленно поднявшись на все четыре лапы и встряхнув шкурой, Призрак, обогнув Джона, прихрамывая, затрусил к лестнице.

...Снег. Его в эти дни было так много. Но тропа в богорощу широка и утоптана. Наверное, каждый находящийся сейчас в Винтерфелле почел за необходимость увидеть собственными глазами место, где был уничтожен главный враг самой Жизни. Теперь это место практически паломничества, и чтобы помолится Старым Богам или просто посидеть в тишине, нужно идти вот так, под покровом ночи. Однако, у сердце-древа никого не было. Багряные листья тихо шелестели от гуляющего ветра.

Если Арья не у сердце-древа, то где?..

Призрак даже не остановился у замершего озёра, пробежав мимо к еле виднеющейся тропинке, которая вела вглубь богорощи. Он остановился, обернулся к Джону, словно спрашивая, почему он не идёт за ним, и потрусил дальше, указывая ему дорогу. Чуть помедлив, Джон ещё раз взглянул на сердце-древо и вырезанный лик на нем. В лунном свете оно выглядело ещё более печальным, а красный сок, что стекал из его глаз казался чёрными слезами.

О чем ты плачешь?..

Снег. Его в эти дни было так много. Теперь он хрустит под ногами и налипает на сапоги. Призрак практически сливается с выросшими сугробами, но продолжает вести Джона. Хотя надобности в этом уже не было — Джон знал, куда идти. И... ничто уже не смогло бы заставить его повернуть назад. Ни наставления мейстера, ни собственные мысли о чести. Все причины кажутся до безобразия несущественными, потому что в этот миг он отчетливо понимает, что ОНИ будут вместе в любом случае. И он может назвать ее своей прямо здесь и сейчас, как и она — его своим. А все остальное... условности, которые до безобразия несущественны.

В подымающимся паре горячих источников, что оседают на волосах все равно, что росой, она была подобно призраку, что вот-вот исчезнет, растворившись в густом белесом тумане... когда показывается над поверхностью воды, вынырнув. Он знал, что может застать ее в воде. Знал и все же был практически не готов к тому, что это зрелище пригвоздит его к месту и заставит сердце забиться чаще. Хотя по сути ничего кроме ключиц он не видит, остальное скрывают темные воды и темнота ночи. Лунный свет хоть и ярок, но не был способен разогнать мрак. Но от этого представшее зрелище не становилось менее волнительным, скорее даже наоборот.

Джон как-то судорожно выдохнул. Мысли, если быть уже совсем честным, вымело начисто, оставив легкое чувство пустоты и, что не удивительно, ощущения накатывающего желания. И все же, как бы сильно он не желал ее, сначала... сначала нужно поговорить.

Наверное...

— Как вода? — спрашивает Джон на удивление спокойный тоном, хотя от глупости собственного вопроса, готов провалиться сквозь землю.

Луна — яркий диск на темном безоблачном небе. Она изливается серебром своего света на все, до чего может дотянуться своими нитями-лучами: сугробы снега, что намело за прошедшие дни; шкура лютоволка, что преданной тенью остаётся подле своего хозяина; темная неспокойная поверхность вод горячего источника, что чадит белым ласковым паром; девичьи узкие плечи, по которым зазмеились темные пряди мокрых волос; бледные тонкие пальцы, привыкшие держать не шитьё, но клинок, когда отбрасывают со лба волосы. Луна не серебрит разве что ее глаза — они и без того серые, — когда, смахнув лишнюю влагу с лица, Арья удивленно смотрит на него. Это выражение лица заставляет Джона растянуть губы в самодовольной ухмылке и получить в ответ насмешливое фырканье. Прошли годы, когда Сноу мог застать свою младшую сестренку врасплох, удивить ее своим внезапным появлением, а после смеяться над ней, когда вместо того, чтобы испугаться и убежать, она пытается поколотить его своими маленькими кулачками. Далекое детское воспоминание колет тонкой острой спицей прямо в сердце и настойчиво напоминая ему о том, как сильно они изменились за годы проведённые в разлуке. Ухмылка его сползает с лица подобно снегу с покатой крыши — медленно и неотвратимо, — когда Арья одаривает его хмурым взглядом. По всей видимости, его внезапное появление напугало ее, заставило почувствовать себя уязвимой и беззащитной.

Как часто она чувствовала себя так, когда скиталась по Речным Землям в попытке добраться до дома? Как часто она чувствовала себя так, когда пересекла Узкое море в поисках безопасного пристанища?..

Джон чуть хмуриться, ощущая всю тяжесть этих мыслей и вопросов. Они напоминают ему о его бессилие что-либо изменить. Они вечные спутники его сожалений. И он не знал, сможет ли простить хотя бы самого себя за своё бездействие. За выбор, который ему пришлось сделать годы и годы назад. За то, что выбрал долг, а не семью. Ведь «Семья. Честь. Долг»! Талли, как и Старки знали истинную ценность жизни и воспитывали это в своих детях. И хоть Джон и был Сноу, бастардом без имени, он знал это так же хорошо, как и родные дети Эддарда Старка и Кейтилин Талли.

Семья превыше всего, но на Стене ему пришлось отказаться от неё. На Стене ему пришлось отказаться даже от чести. На Стене он знал лишь о долге и о боли ее безобразной. Однако жил он не долгом, но болью и воспоминаниями. Делал, что требовалось, но сердце его покоя не знало — краткие мгновения обжигающего счастья и познания вкуса той части жизни, что была украдена у него им самим в тот же миг, как он решил мерзнуть у Стены всю оставшуюся жизнь, были не в счёт, ведь и они обернулись против него привкусом вынужденного предательства, крови и сожалений. Но любовь — погибель долга. Его любовь... к Арье, какой бы она не была — правильной или неправильной, — была погибелью данных им клятв. Она была сильна настолько, что он даже не смог умереть от предательских кинжалов в ночи. Она была сильна настолько, что заставила Север поднять мечи и копья во имя ее. Она была сильна настолько, что уже тогда Джон понимал, что не сможет отказаться от неё, но сможет смириться с тем, что никогда не сможет назвать ее своей. И, кажется, она была сильна настолько, что обстоятельства его рождения перевернули его жизни с ног на голову и даровали ему свободу любить того, ради кого бьется его сердце. Даже, если у Богов были иные причины вернуть его, сам же он предпочитал думать именно так. Арья была единственно стоящей причиной жить и бороться за жизнь.

Она молчит и смотрит как-будто бы недоверчиво. Не спешит отвечать на его глупый вопрос и мучает его своим молчанием. Долгое мгновение взгляд глаза в глаза. Ее шаг назад и попытка скрыться от его потемневшего взгляда, когда погружается в темные воды по самый подбородок. Эта несвойственная робость и нерешительность перед ним практически ранят его. Но Джон понимает ее смятение. Джон знает даже причину — она обещала ему себя, она назвала его своим домом, она сказала «люблю» и она отдалась ему; и он принял это с молчаливым обещанием ответить ей должным образом, одарить своей нежностью и страстью, сказать своё «люблю»; однако обещание не выполнено, вся его нежность и страсть при нем, как и его «люблю». Он хотел дать ей время оправиться от своих ран, тем более указания мейстера были предельно строги и ясны, но, по всей видимости, ждать не стоило — ее отстранённость чувствуется им остро, боль и тоска в ее серых глазах практически неприкрыта и ясно видна ему даже сейчас, когда она, чуть мотнув головой, смешается в сторону края каменного бассейна. И все же Арья смотрит на него и, наконец, отвечает. Преувеличенно бодро со скромными нотами ожидания. Джон на ее ответ ухмыляется и бросает косой взгляд на серебряный диск Луны. Она все ещё не добралась до своего зенита, зависнув над замковыми стенами и подглядывая за ними из-за ветвей страж-деревьев. Другого ответа отчего-то Джон и не ожидал. Но не ожидает он громкого вскрика и тихого всплеска воды, и, потому желудок его ухает куда-то в пустоту его страха, а ноги успевают сделать один торопливый шаг вперёд прежде, чем Арья вновь появляется над поверхностью воды с ухмылкой на губах. Розыгрыш удался и, потому Джон губы поджимает и шумно выдыхает. Но эта ребяческая выходка его не злит, он только чуть качает головой, впившись в неё пристальным взглядом, когда она вновь заговорила практически с обидой и претензией в голосе. Видимо ей настолько осточертело сидеть в своих комнатах, что она готова устроить бунт прямо здесь и сейчас, предлагая Джону промочить свои ноги, если он решит вернуть ее в ее же комнаты. Это ее «ни за что и никогда» заставляют Джона фыркнуть и приподнять в немом удивлении брови, когда Арья скрывается за гранитным валуном и выступом. Это так она решает от него спрятаться?

— Прям уж ни за что и никогда. — с его голосе слышится смех. Его забавляет эта ее категоричность. — Тогда тебе придётся стать по меньшей мере русалкой. — Джон делает несколько неторопливых шагов в сторону груды камней, за которыми скрылась Арья. Но, подойдя к месту, откуда уже можно было бы разглядеть прячущуюся девушку, он никого не обнаружил, лишь темная вода и белёсый пар, что подымается от неё. Уголки губ у Джона дрогнули в улыбке. Что ж этот розыгрыш тоже удался, думает он, справляясь с застежкой плаща у горла и подходя к другому камню, на котором лежала аккуратно сложенная одежда. Он успевает сложить плащ, когда слышит всплеск воды. Он поворачивает голову и смотрит на вынырнувшую Арью. — На самом деле я пришёл, чтобы проверить, что с тобой все в порядке. Я с галереи видел, как ты кралась по двору. Призрак любезно согласился найти тебя. — холодный воздух проник под нательную рубашку, когда Джон расшнуровал камзол. — И я хотел поговорить. — он присел на камень и нагнулся к сапогам, вытаскивая из голенища короткий кинжал и кладя его к ранее снятым ножнам с Длинным Когтем. Дальше он раздевался, молча. Рубашка, бриджи, сапоги — все аккуратно сложено рядом с вещами Арьи. Кожа покрылась мурашками, мышцы живота напряглись и Джон поспешил к воде, от которой приятно веяло теплом. Короткий всплеск воды. — Я хотел спросить. Что с щеколдой на дверях твоих комнат?

Контраст. Резкий. Ошеломительный. Мгновение назад холод по коже до мурашек, до легкой дрожи. До стиснутых зубов. Шаг в темные воды и тепло практически обжигающее.     
                           
Контраст. Резкий. Ошеломительный. Легкий выдох. От покалываний в теле приятно. Вдох. Он смотрит на Арью — ее силуэт становится все призрачнее в подымающимся от воды паре, которого, кажется, становится только больше от приносящегося над гладью воды по-зимнему морозного ветра. Она его видение? Сон? Прожитое как-будто в другой жизни воспоминание? Ведь нечто подобное уже было... Горячие воды, густой тёплый туман, чувственный шёпот и наслаждение. В том воспоминании было тепло впервые за долгое время. В том воспоминании было хорошо, как никогда в его жизни не было. В том воспоминании в другой женщине он искал ее — Арью. В задорном голосе, в тощем теле, в острых локтях и коленях, в спутанных волосах, в которых, кажется, поселился сам северный ветер. И пока искал, потерялся. Затерялся среди огненных всполохов поцелованных пламенем волос, считая веснушки на острых плечах. В то мгновение ему хотелось поддаться на уговоры и остаться в нем навечно. Но... долг оказался сильнее этого желания. Долг оказался сильнее многих вещей в его жизни. Впрочем, сестру-кузину он любил больше и это бесспорное заявление оставило на нем шесть плохо заживших шрама. Его любовь оказалась сильнее и смертоноснее кинжалов в ночи. Его любовь, оказалась, может свести с ума и убить.
                   
Выдох. Он смотрит на Арью. Ему нет необходимости в ней искать ее саму. Она перед ним из плоти и крови, хотя упорно продолжает казаться бесплотным призраком в тёплом тумане. Шаг. Ещё шаг. Дурацкий вопрос. Он мастер начинать серьезные разговоры настолько по-дурацки и вновь вопросом про щеколду. Уголки губ дернулись вверх в попытке улыбнуться. Расплавленный шар, что горячее воды в источнике, скатился в низ живота и растёкся болезненным желанием. Но оно его не останавливает. Шаг. Ещё шаг. Маленькая мокрая и от того тёплая ладошка упирается ему в грудь. Заставляется остановится. Прикосновение мягкое, но уверенное, посылающее стаю мурашек по телу. Джон смотрит на сестру-кузину. Мокрые волосы по плечам змеятся. Капли воды к острому подбородку скатываются. На темных ресницах чуть белеет иней, который через мгновение тает и ещё через мгновение снова превращается в северное серебро, что застывает на ресницах. Она медленно подымает свои глаза. Смотрит одно долгое мгновение прямо на него, от чего вдоль позвонков его бежит очередная стая мурашек. И ответ у неё подстать его вопросу — такой же дурацкий. Впрочем смысл от этого ничуть не изменяется. Она прячется за детьми-сиротами, окружает себя ими и их суетой и смехом, словно броней, запирает себя в своей холодности и обиде, не оставляя ни одной хотя бы маленькой лазейки, чтобы подобраться к ней.

Все вышло до нелепости глупо, думается Джону. Арья, вдруг оробев и растеряв всю свою решительность, с которой она заявила ему, что любит его, что не позлит терзать себя всего лишь несколько недель назад, делается отстраненной в эти долгие и тяжелые дни, после победы в войне за Рассвет. Делается молчаливой, с тоскливым взглядом. Хрупкой. Болезненно бледной. Прячущейся по теням от мейстера и его самого. И он, Джон-будьнеладендолг— Сноу, проводящий непозволительно много времени за решением проблем Винтерфелла и Севера, осознающим всю неправильность своего решения взвалить на свои плечи слишком многое и все ещё сомневающегося в безумии, что охватило его, ее, их обоих в ночь перед битвой. Они стояли друг друга. Два дурака. Два влюблённых дурака.
                     
Последняя мысль веселит его и на губах играет лёгкая улыбка. Ему хочется спросить Арью, а хватает ли ей самой места в собственных комнатах или дети-сироты ее вот-вот выселят в холодный коридор, но не спрашивает, заворожено наблюдая, как она делает шаг к нему. Он тянется к ней инстинктивно. Поддаётся телом вперёд, руками. Пальцы ощущают изгиб ее талии и нежную с рубцами шрамов кожу. Ее руки скользят по плечам и затылку. Тёплая вода стекает по шее его, между лопаток, тонкими струйками. Арья смотрит на него потемневшими глазами, а говорит о русалочьих песнях сладким полушепотом. Сдаться ей он готов и без песен, особенно, когда она так близко, когда может различить капли влаги на губах. Она уже утащила его в бездну, так стоит ли бояться морских глубин, сулит которыми загадочный блеск ее глаз и... плутовская улыбка. Арья резко тянет его на себя. Ногами своими проворными не оставляет шанса устоять ему на своих. Громкий всплеск оды он слышит раньше, чем понимает, что произошло. И Джон падает. Увлекаемый своей русалкой на самое дно.
                         
Вода практически горячая. Она обдаёт лицо теплом. Контраст. Резкий и ошеломительный. Джон пальцами впивается сильнее в нежную кожу на талии. Инстинктивно. Бездумно. Когда секундный страх и паника берут над разумом вверх. Он чувствует, как вода забивается в нос и уши. Выдыхает. Пускает сомн воздушных пузырей. И успокаивается. Зажмуренные глаза открывает. Не видит, но ощущает. Практически всем телом. Мгновение ему действительно кажется, что вот оно, падение в безумия бездну. В неё они уже заглянули, а теперь... теперь медленно в неё погружаются.

Он ощущал ее всю — ее горячее, горячее самой воды, сильное, мягкое тело. Кажется, он притянул ее ещё ближе, так, что его желание стало слишком очевидным для неё. И слишком болезненным для него. Джон почувствовал неистовый, все равно, что волчий голод, по своей сестре-кузине, который он гнал от себя долгие дни, после Победы, но который в любом случае присутствовал в нем все это время, прорываясь сладкими снами и тоской, когда он подпирал стены у дверей ее комнат, слыша детские голоса и не имея возможности зайти и сделать то, что ему в действительно хотелось сделать со своей любимой младшей сестрой.

Джон отталкивается ногами от каменистого дна. Жадно и оголодало делает вдох холодного и влажного воздуха. Смаргивает с ресниц влагу и смотрит на Арью. Долго. Прямо. Глаза в глаза. Чувствуют отчего-то себя хищником, загнавшим свою жертву в угол, медленно скользя взглядом по ее лицу, руками вверх по талии. Останавливает взгляд на губах, что алеют-темнеют в ночных сумеркам влажно, невинно-порочно. Чуть склоняет голову к ним.

— Теперь ты должна мне песню. — вкрадчиво и тихо. Джон делает шаг вперёд, заставляя Арью отступить. Он действительно загоняет ее в угол, чтобы она не смогла провернуть с ним ещё несколько своих припасенных трюков. Заставляет ее упереться спиной о влажный камень. Преграждает все пути отступления, уперев руки с двух сторон от неё. Она явно не горела желанием говорить с ним. И раз так... то, возможно, ей по душе придётся иное занятие.

Джон склоняется к ее лицу медленно, чутко и напряженно. Касается ее губ острожно, как будто боится спугнуть, как будто в действительно просит разрешение, но на деле проверяя ее решительность быть обиженной и отстраненной.

Мягкое касание к его лицу и волосам тёплыми пальцами. Невесомо. Призрачно. Слишком приятно. Он готов тянуться за этими руками ласковым, покорным зверем. Ластится. Жмурится от удовольствия. И никогда, никогда больше не оставлять ее руки без своего тепла. А она прячет их под водой и смотрит на него заворожено. Серебро ее глаз потемнело, патиной желания покрылось. Она смотрит на него, следит за каждым его движением. Ожидает. Или выжидает?.. Позволяет ему обласкать себя взглядом, в угол загнать. Он близко. Так близко!.. Очертить взглядом контур ее лица, спустится вниз по ее шее, на которой все ещё темнеют синяки в виде пальцев Короля Ночи, позволить взгляду опустится ещё ниже, прямо в ложбинку между ее маленьких грудей. С невыразимым удовольствием различает в темной воде очертания ореолы ее сосков. Он помнит их по их прошлому разу: нежно розовые, бледные, но стоит коснуться, как они твердеют, чуть темнея. И это все, что он может видеть под темной, тёплой толщей воды. Остальное скрыто от его глаз. Как жаль... Впрочем, его воображение легко дорисовывает то, что сейчас он не в силах видеть, но ощущать. Плоский живот с поцелуями-отметинами от чьего-то кинжала, округлые, узкие девичьи бёдра и сильные, стройные ноги с острыми коленками.

Джон взгляд возвращает к лицу так же медленно по уже пройденному пути. Созерцать ее так близко уже удовольствие. Сладкое. Мучительное. Опьяняющее. Следить за ее сбившимся дыханием, за алыми губами, которые она прикусывает от волнения, и ее решительным шагом к нему, чтобы оказаться к нему ближе. Арья выдыхает шумно, от волнения, от ожидания. Ведь вся прелесть в нем, в ожидании прикосновения, поцелуя, удовольствия, когда все внутри сжимается от сладости предвкушения. Джон слышит ее предвкушение в ее вдохе, и, когда она его делает, он выдыхает, переступает с ноги на ногу, тоже становясь к ней чуть ближе. Она заглядывает ему в глаза. Смотрит влажными, темными глазами на него, а голосом низким и волнительным обещает ему все песни мира.

От слов ее дрожь по телу. От слов ее сердце его доверчивое и раненное бьется в груди сильнее, гонит кровь его жарким пламенем по венам. Ведь слышит он сладкую-сладкую клятву между ними.

— Я готов их начать слушать прямо здесь и сейчас. — он тянется за ее ускользающими губами бездумно. Их дыхание смешалось, их дыхание одно на двоих. Он ловит ее руку, нежно переплетает ее тонкие пальцы со своими натруженными и мозолистыми. — И тебе не нужно просить. Я всегда был твоим. — Джон утыкается ей в висок, так и не коснувшись ее исчезнувших губ. Кладёт ее ладонь на свою грудь, туда, где сердце его бьется. — Оно твоё. Всегда было и будет. — он отстраняется, чтобы заглянуть ей в глаза. Ощущает под своей ладонью ее руку, ощущает, как сердце его глупое стучит от волнения гулко и сильно. После воскрешения, после чуда, что сотворила Мелисандра, сердце его бьется только для неё, его младшей сестры-кузины, которую он любит правильно-неправильной любовью таргариеновского принца. И смотрит она в ответ смущенно, было бы от Луны больше света, Джон уверен, увидел бы лёгкий румянец на ее щеках. Ее алые, невинно-порочные губы складываются в сладкую, легкую улыбку, на которую он отвечает своей практически робкой и такой же легкой.

Сколь бы часто и громко Арья не отрицала, что она не леди, от леди в ней было предостаточно, чтобы краснеть и смущаться, чтобы говорить сладкие слова о своей любви к нему, обещать ему песни и себя навсегда. Как и любая девица, она хотела любви и взаимности, как в песнях о рыцарях и их принцессах в высоких башнях, что так любила когда-то ее сестра. И быть может их любовь будет достойна, чтобы о ней сложили не одну песню. Интересно, она будет петь ее для него, если такая появится?..

Ее ладони скользнули вверх по его груди, и она вся потянулась к нему, касаясь губ его невесомо в одном единственном, коротком поцелуе. Джон чувствует кожей своей касание ее затвердевших от холода сосков в это мгновение. Арья так близко, и на какое-то мгновение ему кажется, что желать ее еще больше он уже не в силах. Однако практически сразу она отстраняется, впуская в пространство между ними прохладный зимний ветер. Ее глаза блеснули стальным блеском решимости, что нашла отголосок в ее словах.

И вот теперь они подобрались к тому, что так ее расстроило, думает Джон. Он смотрит на Арью одно долгое мгновение, зная, что причинил ей боль своим отсутствием в эти дни, после победы. Сейчас такое время, когда над любовью царит долг, а Джон... человек долга. Он чувствовал ответственность за Север, он чувствовал, что должен помочь подняться Винтерфеллу с колен, после разрушительной войны. Он знал, если бы Арья не была  прикована к постели, она бы разделила эту ношу с ним, с братом и сестрой, которые трудились, не покладая рук. Она была бы рядом...
Джон с нежностью смотрит на неё. Обхватывает ее лицо руками, подушечками пальцев ощущая нежность ее щёк. Она так отчаянно хочет быть с ним и не испытывать боли... Он бы обещал ей, что она никогда не испытает подобного, но знает, что жизнь непредсказуема и любит преподносить болезненные уроки.

— Тогда я буду влачиться за тобой до скончания времён только, чтобы ты меня простила. — с легкой улыбкой на губах, полушутя отвечает он. — Я ведь, кажется, тебе говорил, что даже, если попытаешь прогнать меня, у тебя ничего не получится. Или ты забыла? — в его вопросе слышится смех. Он смотрит на неё сверху вниз, изучает ее лицо с трепетом. Она была так красива!.. Юна и желанна. Слишком желанна. Он может отказать себе в маленьком удовольствии, особенно теперь, когда поймал в ее и держал в своих руках. Склоняется к ее губам, чтобы коснуться их поцелуем сначала нежным, но через мгновение более требовательным и глубоким. Теперь она не имеет возможности ускользнуть от него, впрочем, он уверен, она и не захочет этого сделать. Джон делает шаг вперёд, заставляет Арью опять прижаться спиной к камням. Губы его соскальзывают к ее шее, а руки вниз по ее стройному телу к груди и талии.

— Ты не должна на меня обижаться,.. любовь моя, — поцелуй через каждое слово. Губами собирает влагу с ее кожи. Это практически жестоко вырывать у неё слова прощения в такой момент. — Но я был уверен, что тебе нужно время оправиться... — рука сжимает ее грудь, губы закрывают рот, из которого вырывается сладкий стон. Поцелуй глубокий, жадный и быстрый. Коленом чуть разводит ее ноги. — Кажется, наша небольшая разлука пошла только на пользу. — он оторвался от ее губ, смотря на Арью сверху вниз, когда его рука скользнула к ее чувственному центру. Он не был удивлён, когда почувствовал ее влагу, даже не смотря на то, что они были в воде. — Мне помочь тебе, сестренка? — спросил он игривым тоном, лаская ее едва заметными прикосновениями.

Его имя на ее губах — сладкий стон. Прекрасней в своей жизни он ничего не слышал. На выдохе. С наслаждением. С упоением. Его имя на ее губах — сладкая песня, которую она ему обещала спеть. На выходе. С наслаждением. С упоением. Его имя на ее губах — пожар желания в его венах. Оно полыхает ярко. Оно полыхает сильно. С наслаждением. С упоением. Его имя на ее губах! Одно только имя!.. И стая мурашек вдоль позвонков, сладкая судорога внизу живота да перехваченное дыхание от силы их затейливых клятв, что сулит им теперь все время мира, которое они проведут вместе.

Вме-сте.

Раздельно. По слогам. На языке растекается сладким мёдом. Думал ли он, что то темное, яростное чувство поселившееся в сердце его и разуме в ответ на розовое письмо Болтона расцветёт нежным цветом, растечется по венам опьяняющим счастьем и теплом только лишь потому, что Арья выберет его, назовёт своим домом, единственной причиной, из-за которой она вернулась? Не думал. Не предполагал. Это никогда не было возможным. Он бастард Неда Старка. Единокровный брат. Желать и любить свою младшую сестру грех, который... он взял на душу с тяжелым сердцем и пониманием неправильности своих чувств, и возненавидел себя за это.

Но теперь это стало возможным. Реальным. И оно расцвело. Растеклось счастьем и теплом у самого сердца, по шрамам у которого ее пальцы проследили их кривые изгибы и наверняка почувствовали неистовость его биения. Сердце его было живым. Трепещущим. И только ее. Пусть возьмёт в руки и хранит бережно, а в ответ он будет любит ее преданно, всепоглощающе, неистово всю жизнь свою.

Арья смотрит ему в глаза. Руками по его плечам скользит. Стаи мурашек запускает. Слова ее на выходе — признание о тоске своей, — молят о милости сладкого поцелуя, которое он дарует, успокаивая яростную волчью тоску по своей волчице и разжигая дикий огонь желания в них обоих, когда руки его блуждают по телу ее, когда губы прочерчивают кривые линии поцелуями, когда задаёт свой бесстыдный вопрос и получает столь же бесстыдный ответ стоном. Он наслаждается открывшимися видом: чуть запрокинутая голова, серые с поволокой удовольствия глаза, зацелованные им губы, которые она прикусывает. Грудь ее подымается в такт ее неровного дыхания. А Джон смотрит. Джон ощущает. Джон познаёт ее желание и удовольствие. У него есть все намерения ласкать ее долго, довести до изнеможения, чтобы дышала урывками, чтобы цеплялась за него сильнее, чтобы желала его яростнее. И добивается от нее поцелуя, когда она сама тянется к нему, за волосы его притягивает. Целует. Целует. Дрожит и стонет ему в губы. Нежно прикусывает. Хнычет и просит о большем, все равно, что молит. Он сцеловывает ее просьбу с губ намеренно неторопливо, улыбаясь ее попытке подогнать его.

Его имя на ее губах — сладкий стон, и он ворует его поцелуем. Крадет ее выдох, ее наслаждение, ее упоение и стон, когда она рукой своей накрывает его руку, когда перехватывает инициативу в этом танце своего наслаждения. Джон осыпания ее лицо поцелуями, яркими короткими ожогами, ощущая на своём ее горячее дыхание.

Близость — это игра в провокацию, это игра на поражение и сладкую капитуляцию перед наслаждением. А Арья всегда была провокатором и зачинщицей. Маленькая задира с острым языком. Впрочем, провоцирует сейчас она лишь своим прикосновение. Робким по началу, таким, от которого дыхание сбивается, от которого пальцы на ногах сжимаются, а из горла вырывается мучительный выдох-стон. Джон дышит тяжело, а когда Арья повторяет движение рукой уверенней, сильней, на всю длину, он вовсе перестаёт дышать. Его удовольствие болезненное, готовое вот-вот излиться и яркое. До цветных пятен перед глазами. До звона в ушах. До колотящегося набатом сердца. Каждый нерв его натянуто звенит. Под кожей нетерпеливый зуб. Он разочарованно стонет, желая, чтобы было сильнее, быстрее. Его намерение растянуть ласку обернулось против него. И потому на поцелуй ее отвечает яростно, глубоко, практически грубо. Потому рука его ласкает нежную, алчную глубину с намерением дать больше, сорвать громкий стон с ее губ. Потому что желает... желает... ее. С каждым мгновением все сильней.

Их ласки несдержанные. Стоны громкие. Где-то между ними Джону как будто слышится ее сладкий скулёж-причитания, бессвязный лепет. Чувствуются поцелую-укусы на шее и губах, следы от ногтей, когда становится нестерпимо хорошо. Джон знает... Джон желает, чтобы было ещё лучше, чтобы вода вокруг них вскипела, чтобы каждый поцелуй был ожогом-отметиной. Чтобы от них самих ничего не осталось, чтобы остались только они. Вдвоём. Сплетенные. Вплавленные в друг друга. Растворившиеся.

Арья задыхается. Отстраняется совсем немного. Джон ловит взгляд ее и слова, что сказаны с придыханием, с мольбой. И имя его на ее губах. Восклицание и неловкое движение. Арья как будто выскальзывает из его рук, но сейчас можно было стать только ближе, только теснее. Он подхватывает ее, не даёт оказаться вне его рук. Подхватывает ее за бёдра. И становится ближе. И становится теснее. Он заставляет обвить себя ногами, держаться за него крепче. И ощущает — одно движение и он был бы в ней...

— Любовь моя. — выдыхает, прижимает ее к камню вновь. — Посмотри на меня. — горячо приказывает он ей. Она выглядела практически измученной его ласками и поцелуями. Губы ее влажно блестели, глаза чуть расширенные и потемневшие от желания наконец сфокусировались на нем. Он глубоко заглянул в них и, не отрывая глаз, мучительно медленно входит, наблюдая, как от удовольствия Арья прикрывает глаза, как сдавленно хнычет-стонет-хнычет. В ней туго и тесно. В ней жарко. Толчок. Ещё толчок. Дышит тяжело. Практически на грани. Под кожей огонь. Пламя! Низ живота скручивает мучительным удовольствием, но он продолжает двигаться-качаться. Медленно. Мучительно медленно. Быстрее не может, иначе все закончится, не успев начаться. Целует губы Арьи. Дышит с ней в унисон. Дыхание смешивает. Держит ее крепко. Мгновения удовольствия растягиваются, но недостаточно. Ему мало. Больше. Больше!.. Чувствует надвигающийся неотвратимый апогей. И не останавливается. Жмурится. Утыкается в ее шею, губами прокладывая очередную дорожку поцелуев-укусов. Конец настигает его внезапно — молнией прошивает. От накатившей волны удовольствия зубами впивается в изгиб шеи, прикусывает и рычит-рычит-рычит, пока он не оказывается опустошён. Только тогда ощущается на плечах своих сильную хватку Арьи, как она пальцами стискивает его кожу, как дышит загнанно, урывками, практически, как и он сам. Подымает взгляд на неё. Изучает одно долгое мгновение ее лицо.

— Ммм, это была замечательная песня. — шепчет он хрипло. На губах его легкая улыбка. — Есть ли ещё у тебя подобные? — он оглаживает рукой ее бедро и талию, пока смотрит Арье в глаза.

Он держит ее в своих руках. Прижимает к себе крепче и не желает выпускать из своих рук. Чувствует, как сердечко ее трепещет быстро-быстро, прямо, как в прошлый раз, маленькой бойкой пичугой. Его сердце отвечает ей тем же, гоня его кровь быстрыми и сильными ударами. Скрещенные на его пояснице ноги лишь сильнее его обхватывают — Арья льнет сильнее. А ещё отвечает ему. Тихо. С придыханием. С легким восхищением пеняя ему его несдержанность. Этот ее шёпот и слова вызывают на лице его самодовольную ухмылку, которую он прячет за ее ушком, когда оставляет своими губами мягкие поцелуе на нежной коже. —  В своё оправдание скажу, что я слишком сильно скучал по тебе, чтобы быть... — чуть прикусывает мочку розового уха. — Чуть более сдержанным. — на выдохе и шепотом, вызывая на коже ее стаю мурашек. Он вновь касается губами ее кожи, прокладывая короткие дорожки поцелуями на ее шее, скулах, подбородке. Он никак не может остановить себя — так велика его потребность в прикосновении к ней. Целует. Целует. Губами собирает влагу с ее кожи. Руками оставляет чувственные узоры. И не может остановиться. Не хочет...

— О, я убеждён в этом. Нам там самое место. — мысль, что рисует ему чудесную перспективу видеть Арью... в его постели, могла бы сделать его вновь твёрдым и полным желания, если бы конец их страстной песни не был столь опустошающь. Джон взглядом скользит-ласкает по ее лицу. Он настолько ясно ее видит посреди разобранной постели, с ее короткими волосами, что разметались по подушке мягким ореолом нежной невинности, с золотыми искрами огня в бездонно серых глазах, когда она смотрит на пылающий очаг, с ее трогательной наготой, что наполовину скрывают шкуры и сумрак ночных покоев от его глаз. Джон знает, это прекрасное видение может быть правдой. Теперь и навсегда. И это не кажется всего лишь несбыточной и сладкой мечтой. Нет, вовсе нет. Видение реально. Арья лежащая в его постели реальна. Вот она, в его руках, в его объятиях, из которых он не спешит ее выпускать. И уже, кажется, не выпустит никогда. И она будет лежать в той постели. Кто знает, может даже уже сегодня?..
Счастье щемящей тоской прошлось по сердцу. Он обнял Арью, спрятал лицо своё в ее изгибе шеи. Зажмурился. Ему кажется, что так счастлив он не был никогда.

Ни-ко-гда.

В его жизни не было место этому чувству. Оно всегда омрачилось чем-то, будь-то строгий, граничащей с ненавистью взгляд леди Кейтилин, клеймо бастарда ли, стремление ли узнать, кем была его мать. А на Стене поводы для радости и вовсе исчезли на долгие-долгие холодные годы. Не было месту счастью и тогда, когда он вернул Винтерфелл. Его не было, как не было и Арьи, за которой он шёл войной на болтоновского бастарда. Но потом она вернулась похожая и непохожая на себя одновременно. Все равно, что жизнь в него вдохнула и способность вновь улыбаться. И она же эту жизнь перевернула, правду ему о нем самом рассказала, сломала последний барьер, который был надежной преградой для него в том, чтобы желать ее по-настоящему, чтобы любить ее по-настоящему, как может любить только мужчина женщину. Он всегда знал, что его счастье заключилось в ней, в его младшей сестренке, а позже в кузине и любовнице...

Арья чуть отстраняется от него, и Джону приходится выпрямится. Она тоже взглядом скользит по его лицу и плечам, а следом за ним и ее руки — прохладные пальцы выводящие мокрые дорожки по его лицу, плечам, груди, задерживаясь на каждом из шрамов встреченных по пути. Нежное касание, стая мурашек по коже. Чернённое удовольствием серебро глаз смотрит прямо на него. В них его бездна, в которую он падает-падает-падает, завороженно глядя на Арью в ответ. Ее голос не громче шепота, а в словах мягкая смешинка и шутливый укор.

— Удивительно, но все, о чем я хотел поговорить, мы успели обсудить. — на губах возникла довольная ухмылка. И это было действительно так. Джон узнал ответ на мучавший его вопрос. Джон сказал слова, которые обещал сказать. Джон признал за собою право любить свою сестру-кузину и потому любил ее нежно и медленно, даря все то, что должен был дать в эти ее одинокие больные дни. — Ну разве, что вопрос со сломанной детьми щеколдой несколько меня тревожит. — теперь он откровенно шутит и улыбается, готовый засмеяться. Ох, уж эта щеколда на дверях ее покоев! Камень преткновения всех их разговоров! — Думаю, пока ее не починят, ты можешь пожить у меня. Щеколда на моих дверях в порядке, а постель слишком широка для меня одного. — он смотрит на Арью проникновенно, желая лишь одного, чтобы она согласилась, чтобы им не пришлось расставаться сегодня вовсе, идя каждый в свои покои. Джон руку подымает, чтобы коснуться ее влажных волос, коснуться багровеющего небольшого шрама на ее высоком лбу, очертить пальцами овал лица, чуть задержавшись на остром подбородке. Коснуться вновь взглядом губ. От предвкушения поцелуя задержать дыхание. А после чуть приподнять ее лицо и коснуться губ своими. Медленно и с наслаждением ее поцеловать...

...Ему все-таки пришлось выпустить Арью из своих объятий. Неизбежное расставание их сплетенных тел сделало его несдержанным в их поцелуях. Джон осыпал ее ими, как она когда-то его, когда была маленькой и счастливой девочкой. Джон осыпал ее ими, но выпустил из своих рук, позволив ей заняться тем, зачем она явилась на горячие источники. Тихий плеск воды. Джон смотрит на ночное небо и яркую Луну, что бесстыдно подглядывала за ними все это время. Звёзд из-за неё практически не видно, но Джон все-таки находит на темном полотне неба Всадника и Нимерию, даже глаз Ледяного Дракона.

— А в Браавосе звёзды такие же? — спрашивает вдруг Джон, отыскав глазами на этот раз Корону Короля и вспомнив, что когда-то Игритт называла это созвездие Колыбелью. Воспоминание о поцелованной огнём девушке, которую, как он думал когда-то, любил, вызывают в нем лишь легкое сожаление — это было давно и теперь все это в прошлом, — и он продолжает расслабленно рассматривать небо, откинувшись на спину и позволив воде держать его на поверхности.

Вдох. Медленный и размеренный. Его сердце, наконец успокоившись, мерно отсчитывало мирные мгновения спокойствия. И на место лихорадочно-чувственного удовольствия пришло умиротворение, а мысли его в кои-то веке не были омрачены ни сомнениями, ни страхами, что спутниками были извечными. В голове его, казалось, наконец, наступил штиль. Приятная тишина.

Выдох. Его расслабленное тело погружается в воду. Горячую и ласковую. И ощущает приятное покалывание от контраста температур не такого резкого и ошеломительного, как он только вошёл в воду, но все же довольно ощутимого. Джон медленно моргает, позволяя себе на короткие мгновения погрузиться в мягкую успокаивающую темноту своего опустошенного чувственным катарсисом разума.

Вдох. Спокойствие мгновения не кажется хрупким и ломким, как сухой прут. Оно не кажется мыльным пузырем, что готов лопнуть от любого неверного движения. Оно практически монументально и всеобъемлюще. Разум его утративший покой обрёл его, перестал метаться, найдя для себя прочный якорь. Джон краем глаза видит неясную в водяном паре девичью фигуру его сестры-кузины. Сладкое видение. Порочная и грешная мечта. И она воплотилась в реальность, обратив их в тех, кем они должны были стать друг другу: всем и даже больше.

Выдох. Смотрит вновь на темное небо. Щурится от холодного, яркого света Луны. Выискивает на небесном полотне знакомые созвездия. Глаз Ледяного Дракона как будто подмигивает, светя ярко, но неровно. Это чёткий и надёжный ориентир на север для всякого, будь то моряк или пеший путешественник. Вёл ли ее свет Арью, когда она пыталась добраться до Стены.., до него?

Задержал дыхание. Непонимающе моргнул, нахмурившись. Это ее последнее признание вдруг оказывается болезненным. Арья... практически добралась до Стены, до него. Только Боги знали, сколько молитв он вознёс, прося о милости, прося о чуде, что привело бы его младшую сестру к порогу Чёрного Замка. Старые Боги деревьев, в чьи лики было страшно вглядываться, не ответили, развели их по разным сторонам света и континентам, кормили пустыми надеждами, дарили кошмары с ума сводящие.

Где?
Когда дорога ее свернула в сторону?
Почему?

Выдох. Джон заставляет свои мечущиеся мысли успокоится. Мгновение смятения сменятся осознанием, что то было к лучшему. Что было бы с Арьей, когда братья Ночного Дозора предали его?.. Одна только мысль о том, что его младшая сестрёнка осталась бы один на один с этими предателями, вызывала дрожь страха. Сноу глаза закрывает, даёт себе мгновение успокоится. Молчит, пытаясь подобрать слова.

— Я мог бы жалеть, что ты не достигла Стены, но... не буду. Чёрный замок не был безопасен, и я... я не смог бы тебя защитить. — слова жгли язык, он давно отвык говорить в слух о своих слабостях и страхах, о своих поражениях. Джон не был достаточно силён, и его предали, закололи прямо в сердце, оставили на теле и душе шесть уродливых шрамов, на каждом из которых его кровью вырезано кривыми буквами «предатель». Нет, хорошо, что Арья не добралась до него. — Но тебе явно солгали, когда рассказали, что звёзд на Стене не видно. — на силу заставил себя перестать думать о том, чего не случилось и уже никогда не случится. — Кто бы тебе это не поведал, он явно никогда не бывал на самой вершине Стены в безоблачную ночь. Когда стоишь там, кажется, что ты можешь до них дотронуться... — от того зрелища был уже не важен задувающий за шиворот пронизывающийся, холодный ветер, ни мёрзнущие пальцы в толстых рукавицах, в которых трудно было сжимать копье, ни обиды на мастера над оружием, что любил ставить «лорда Сноу» в ночные дежурства. Раскинувшееся на ночном небосклоне млечность и россыпь иных звёзд, тонкий серп Луны, что слабо освещал темнеющий с севера Стены Зачарованный лес. Джон провёл много часов, пялясь на ночное небо, пока был рекрутом, да и после.., когда ему пришлось идти с отрядом Тормунда на юг, изображая из себя перебежчика.

Вдох. Он находит Деву и Вора внутри неё. Они висят прямо у самых верхушек страж-деревьев. Уголок его губ дергается в попытке улыбнуться, и он позволяет себе посмотреть на Арью, которая подобралась к нему ближе.

— Ты закончила?.. — спрашивает Джон. Всплеснул руками, в движение пришёл. Ногами дно почувствовал, когда вновь возвышается над Арьей, заслоняя ее от лунного света. — Я был бы не против вернуться в Замок.

...Дублет на голую грудь не самое приятное, что Джон хотел бы чувствовать этой ночью. Но хуже было бы от холодной и мокрой нательной рубашки, которую он даже не стал надевать, после того, как от волос его она промокла. Тяжелый тёплый плащ, Длинный коготь на поясе и его тихий смех, когда Арья чертыхается, пытаясь засунуть свои мокрые ноги в бриджи. Шутка, что платье было бы в разы удобней, кажется ему смешной и он смеётся под неодобрительным взглядом сестры-кузины. Он все ещё посмеивается, когда помогает накинуть ей плащ на ее собственные плечи. Руки его задерживаются на ее плечах, как будто в попытке разгладить складки на толстой шерсти, да и весь он застывает от одной только мысли... Почему она посетила его только сейчас?..

Призрак трусит по узкой извилистой тропинке первым. За ним Арья. Джон идёт последним, погрузившись в молчание. Снег поскрипывает под ногами и налипает на носки сапог. Он прячет руки под плащ, спасая их от холода, в попытке сохранить то тепло, что разлилось по телу, после горячего источника, ведь свои перчатки он отдал Арье, когда та заявилась, что явилась в Богорощу без своих. Они проходят замерший пруд у сердцедрева, когда Джон останавливается. Нерешительно и хмуря брови. Он оборачивается назад, смотря на истекающий кровавыми слезами вырезанный лик, а после вновь находит созвездие Девы и Вора на небе. Джон знал... чувствовал, особенно остро, после своей смерти, что сердце его бастардское было темным и жадным, сколь бы хорошо он не играл в благородство. И желало оно только одного...

Звук шагов оборвался. Джон обернулся к Арье, которая смотрела на него с непониманием. Одно долгое мгновение он собирался с мыслями и силами, надеясь, что Арья, его любимая... принцесса-воительница поймёт и позволит случиться тому, чего жаждало раненное кинжалами сердце.

— Кто пришёл к Старым Богам этой ночью? — вопрос сизым облачком растворяется в морозном воздухе. Джон напряжённо с затаенным страхом ждёт ответа.