Он наблюдает за двором с крытого перехода от Замка к арсеналу. Стоит уже некоторое время, смотря на снующих слуг и солдат, и никак не может понять, каким образом Рамси Болтону удалось выбраться из Винтерфелла живым. Сир Давос за правым плечом Джона кашлянул, привлекая внимание.

— Думаю, стоит отправить кого-нибудь в земли Болтонов, чтобы подтвердить донесение от Амберов, что Рамси вернулся в родовой замок и заперся в нем. — Сноу угрюмо молчит, борясь с желанием грязно выругаться на собственную дурость. Болтона нужно было убить тут же, во дворе, когда Винтерфелл был отбит у этого ублюдка, а не развешивать уши, стоив услышать имя Рикона Старка. Как и не стоило поддаваться на просьбы Сансы, оставить в живых это чудовище, чтобы узнать о судьбе младшего брата. И вот результат — болтоновский бастард сбежал, пока Джон был на Юге, добрался до замка своего отца и заперся там и, кажется, теперь поджидал удобного случая, чтобы нанести свой очередной удар. Сноу не боялся, что Рамси Болтон сможет собрать несколько сотен мужчин, способных держать меч — у Старков все равно было больше людей. Нет, Сноу боялся, что Рикон действительно жив и находится в руках этого ублюдка.

— Найди мне человека, который будет способен собрать информацию на землях Болтона... — наконец, заговорил Джон, чуть повернув голову к Сиворту. — Нам будет нужен человек в его замке. Наш посыльный должен будет найти такого, кто за монету будет передавать сведения нашему человеку. — медленно и с расстановкой проговорил Джон. — Когда найдёте, приведите его ко мне в солярий для разговора. А я пока переговорю с Королем. — и кивком отпустив рыцаря, Джон снова посмотрел во двор, на котором происходило какое-то оживление. Конюхи седлали лошадей и укладывали поклажу в седельные сумки. Джон пытается припомнить, кто собирался уезжать из Винтерфелла, но в голове, как на зло мысли водили хоровод вокруг проблемы с Рамси Болтоном да разговора с Дейнерис, который они отложили на время, после победы в войне с Королем Ночи. Все прочее в голове Сноу надолго не задерживалось, кажется, принципиально или старательно оттуда вытеснялось Арьей... Подавив вздох, Сноу выдохнул белёсое облако пара и собрался уже уходить, когда к одной из готовых в дорогу лошадей подошла женщина. Знакомый плащ и силуэт заставляют Джона сцепить зубы до вздувшихся желваков и снова шумно выдохнуть.

Лианна Старк...

Живая. Из плоти и крови. Бродит по Винтерфеллу тенью, молится в Богороще Старым Богам, ласково разговаривает с лошадью, кормя ее с рук. Никогда ещё ни один живой человек не взывал в душе Сноу столько злости и негодования, как Лианна Старк... Мать, которую он обрёл будучи уверенным, что она мертва. Он успел оплакать и смирится с мыслью, что ему никогда не узнать ее, что все, что ему осталось — ее каменная статуя в крипте и воспоминания Недда Старка о своей сестре, что всегда сводились к ее непокорному нраву и преждевременной смерти. Мать, что на поверку, оказалась живее всех живых и имевшая храбрость, а может и наглость, не только явится в Винтерфелл, но и заговорить с ним, после стольких лет, что она пряталась в Дорне... Пока ее сын, родной сын, рос с клеймом бастарда, презираемый практически всеми, не знавшим ни любви материнской, ни ласки, и мечтающим... отчаянно мечтающим однажды узнать хотя бы имя своей матери и молящимся об этом же Богам.

Видимо, молитвы в очередной раз услышаны.

Счастья от правды и ее имени не было. Как не было спокойствия и умиротворения, что казалось должны были наконец поселится у самого сердца. Была только горечь, что осела на душе пеплом истлевших снов, в которых, как ему казалось, он видел ее лицо и добрые глаза.

Счастья от того, что его мать жива и смогла вернуться в Винтерфелл тоже не было. Была только злость. Всепоглощающая. Испепеляющая. В этот раз Джон роптал даже на Богов и практически проклинал тот день, когда явился в этот мир. И задавал вопрос. Один единственный вопрос.

Почему?
Почемупочемупочему?..
Почему его жизнь это одна сплошная ложь?

...Судорожно вздохнув, Джон прикрыл на мгновение глаза. Он устал. Смертельно устал от злости, сомнений, страхов, что обгладывали остатки его самообладания, подтачивая его изнутри, выгрызая его сердцевину. В ком то веки хотелось спокойствия и мира в душе. Ведь ему хватало волнений и помимо воскресшей из мертвых Лианны Старк. Быть может... только быть может ему стоит отпустить это?   Ведь ничего изменить он не в силах, разве что единственно своё отношение. И если простить он не сможет, то хотя бы найдёт в себе силы понять.

Почемупочемупочему?..

Когда решение принято, дышать становится проще. Сердце заходящееся в бешеном перестуке злости успокаивается, и Джон готов задать Лианна Старк свой вопрос.

Он сходит с перехода по лестнице уверенным шагом. Целенаправленно к конюшне и женщине, что продолжает оглаживать лошадиную морду и вкрадчиво ей говорить.

— Уезжаете? — спрашивает Джон, останавливаясь за спиной у женщины. Он рассматривает с отстранённым любопытством ее косу заплетенную на северный манер, припорошенный снегом плащ, покрасневших от мороза пальцы, что перебирают лошадиную гриву. — Прогулка или собираетесь покинуть Север? — ему хочется добавить «опять», но приходится отдернуть себя. — Впрочем не так уж важно. Я хотел с вами поговорить... — он замолкает на мгновение, хмуря брови. — Наш прошлый разговор... как мне кажется, закончился на не очень хорошей ноте. В своё оправдание могу сказать, что я не каждый день узнаю о том, что... — запинается на слове «мать», внутренне все ещё не готовый называть так женщину, стоящую перед ним. Собственно звать ее по имени он тоже не готов. — Что вы живы.

Он не знал вкуса произнесённого слова «мама». Но знал, что оно откликается острой болью у самого сердца и непрошеными-непролитыми слезами на глазах. Он не называл так даже образ женщины с добрыми глазами из своих снов. И уже навряд ли сможет. Язык его не повернётся — старковская гордость и затаенная обида не позволят. И будет от этого мучится, изводится, внутренне сжиматься каждый раз, — каждый божий раз, — как захочет с ней заговорить. Каждый раз будет решать, как к ней обратится, и неизменно выбирать имя. Только имя. Но это потом... Когда обида притупиться, когда сердце смириться, когда боль острой быть перестанет. Сейчас же даже имя на языке калеными углями жжёт.

Смотреть на Лианну Старк — или все-таки Таргариен? — больно. Физически больно. И поэтому может мазнуть по лицу ее лишь быстрым взглядом. Может лишь отстранёно рассматривать облик ее. С затаенной жаждой впитывать ее образ и не признаваться самому себе, что в глаза заглянуть страшно. Вдруг увидит в них все то, что сам испытывает? Вдруг у неё глаза действительно один в один, как у Арьи — бездонные серые омуты, на дне которых тлеет еле скрываемый мятежный огонь? Он боится, что стоит ему взглянуть ей в глаза и гордость его сломится, и он останешься один на один с его внутренний маленьким мальчиком, который отчаянно жаждет любви, а в особенности материнской любви. Он боится, что гордость его сломится и он бросится к ней, будет прятать лицо у неё на коленях и заливаться горькими слезами и шептать, — исступленно шептать, — мамамамамамамама...

Но вот он стоит перед нею — Лианной Старк. Голос его вежливо равнодушен. Старковская гордость не даёт ссутулить плечи и дать себе слабину. Впервые за долгое время он решительно настроен узнать ответы на свои вопросы. Впервые за долгое время он хочет их задать. И, наконец, понять насколько страдания его были бессмысленны.

Женщина, к которой он обращается, вздрагивает от неожиданности его появления и вопроса. Она поспешно оборачивается и выглядит настороженно-удивленной, но находит в себя силы ответить ему с грустной и слабой улыбкой.

— Друга? — в вопросе лёгкое недоумение и любопытство. Но отвечать Лианне на этот вопрос не нужно, Джон в толпе снующих людей возле конюшен узнает Джейме Ланнистера о чем-то толкующим со своей дочерью. — Цареубийца? — Сноу решает уточнить, не особо надеясь на ответ. Ему кажется, что знать, что связывает Лианну Старк и Джейме Ланнистера ему не обязательно, но где-то в глубине души болезненное любопытство подымает свою голову. Ему хочется это знать. И в то же время не хочется. Ведь на деле может оказаться, что это нисколько не приблизит его к пониманию того, кто такая Лианна Старк, кто на самом деле та женщины, что зовёт себя его матерью. А быть может это даст понять, какой она была в юности и насколько правдивы были слова отца, — нет, дяди! Действительно ли она была дикой и своевольной, была ли она смелой? Действительно ли в ней бурлила волчья кровь или то было банальное безрассудство, что толкнуло ее в объятия его... отца?

— И что же вы исправили бы? — неприятная ухмылка наползла на его лицо, а в вопрос просочилась ирония. Умом Джон понимал, что вопрос этот ничего не даст, лишь разбередит его раны ещё сильнее и заставит думать — мечтать! — что было бы, если... если его мать набралась бы смелость все исправить. Она ведь забрала бы его к себе? И они жили бы, здесь, в Винтерфелле? Или быть может в другом месте на Севере? Или там, где она пряталась все эти годы? Она бы пела ему колыбельные, как это изредка делала Старая Нэн? Она бы гладила его по кудрявой голове? Целовала бы в лоб? Приглаживала бы растрепавшиеся волосы? Любила бы его?

Столько вопросов и воздушных замков от одного только вопроса! И горечь на душе. Горечь на языке. От осознания, что мать права, они не в силах изменить то, кем они стали и какой путь прошли. Ничто уже в их жизни не будет иным: он останется бастардом, она же потерянной для всего мира женщиной.